Коллекционер

М. (сверхчеловеческим усилием воли): Ну хорошо, давайте на минуту предположим, что все то доброе, что человек может сделать ради человечества, ни к чему хорошему не приведет. Такое предположение смехотворно, но допустим. Но ведь речь идет о каждом из нас. Я не думаю, что Движение за ядерное разоружение способно поначалу сколько-нибудь значительно повлиять на действия правительства. Здесь приходится смотреть правде в глаза. Но те, кто участвует в этом движении, показывают и себе и другим, что им не все равно, что будет с человечеством. Это помогает хотя бы сохранить самоуважение. И помогает увидеть всем другим – ленивым, злым, обиженным на весь мир, утратившим надежду, всем, похожим на вас, – что есть такие, кому небезразлично, что кто-то принимает близко к сердцу судьбы мира. Мы пытаемся пристыдить вас и этим заставить вас задуматься. И начать действовать. (Молчание. Потом я закричала.) Да скажите же что-нибудь!

К.: Я понимаю: это нехорошо.

М.: Ну так сделайте же что-нибудь! (Он вытаращил на меня глаза так, будто я настаиваю, чтобы он вольным стилем переплыл Атлантику.) Послушайте. Один мой друг прошел пешком до американской военной базы в Эссексе. Вы слышали про эти марши? Их, разумеется, остановили у ворот, а потом к ним вышел сержант охраны, и они поспорили, и спор вышел очень горячий, потому что сержант этот думал, что американцы – это что-то вроде средневековых рыцарей, а Англия – прекрасная дама, которую надо выручать из беды. Что без ядерных бомбардировщиков не обойтись, они совершенно необходимы и тому подобное. Постепенно, пока шел этот спор, участники марша стали осознавать, что этот сержант вовсе не такой ужасный человек, что он им даже нравится. Потому что он искренне и честно отстаивал свои взгляды и верил в то, что говорил. И не только мой друг рассказывал об этом, другие тоже. Самое главное – это чувствовать и жить в соответствии со своими идеалами, если только эти идеалы не ограничиваются собственным идеальным комфортом. Мой друг тогда сказал, что этот американский сержант казался ему ближе, чем толпы глупо ухмылявшихся англичан, глазевших на колонну участников марша. Это как в футбольном матче. Обе стороны стремятся победить, и та и другая могут даже ненавидеть друг друга как противника в игре, но, если кто-то придет и убедит их, что футбол – тупая игра, в которую и играть-то не стоит, а тем более уж тратить на нее нервы, тогда все поймут, что они – вместе, что они чувствуют одинаково. Важно

со-чувствовать, не быть равнодушным. Неужели вам непонятно?

К.: Я думал, мы говорим о водородной бомбе.

М.: Уходите. Я от вас устала. Вы словно море, в котором вместо воды – вата.

К. (Он тут же поднялся, чтобы уйти.): Я люблю слушать, как вы говорите. И я всегда думаю о том, что вы сказали.

М.: Да ничего подобного. Вы превратили свой мозг в склад, где все, что вы от меня слышите, хранится в тщательно упакованном виде. И навсегда исчезает.

К.: А если бы я захотел отправить деньги этим, ну, как их… По какому адресу?

М.: Только чтоб купить мое одобрение?

К.: А что в этом плохого?

М.: Конечно, нам нужны деньги. Но еще больше нам нужно сочувствие. А мне не кажется, что в этом смысле вам есть что отдать. Вы не можете выиграть в матче, всего лишь заполнив карточку «Спортлото».

К. (после неловкой паузы): Тогда до вечера.

(Калибан уходит. Я так ударила кулаком по подушке, что она до сих пор смотрит на меня с укоризной.)

(Вечером – я знала, что так и сделаю, знала, что добьюсь своего, – поддразниваниями, уговорами, насмешками заставила его выписать чек на сто фунтов, который он обещал завтра же отправить. Я знаю, что поступила правильно. Год назад я строго держалась бы морального аспекта проблемы. Как майор Барбара[62]. Но очень важно, чтобы у нашего движения были деньги. Независимо от того, кто и почему нам их посылает.)

19 октября

Я выходила на воздух.

Целый день копировала (Пьеро) и была в таком каком-то настроении, когда – в нормальной обстановке – мне просто нужно выйти из дома, пойти в кино или в бар, куда-нибудь. Но обязательно – выйти.

Я умолила его вывести меня отсюда. Была покорна, словно рабыня. Свяжите меня, сказала я ему, только выведите на воздух.

Он меня связал, заклеил рот, крепко держал за руку повыше локтя, и мы походили по саду. Большой сад. Было совсем темно, я едва могла разглядеть дорожку и какие-то деревья. И очень далеко отовсюду. Дом стоит на отшибе, где-то в абсолютной глуши.