Колодец забытых желаний

– Да уж вот пришло! – объявил голос в трубке. – Так что, Вероника Павловна? Будем вспоминать или не будем вспоминать?!

– Да что вспоминать-то, господи ты боже мой!

– Ну, адресочки какие-нибудь. Телефончики.

Вероника совсем обессилела.

– Какие адресочки-телефончики?

– Да где нам сейчас искать уважаемого Федора Алексеевича Башилова? Где он может быть? Наверняка есть дружки армейские, подруги задушевные, клубы, бары, рестораны!

– Он не служил в армии! И в рестораны не ходит! – крикнула Вероника. – И нет у него никаких дружков, и не было никогда, я вообще не знаю, на что вы намекаете!

– Да я не намекаю, я так прямо и спрашиваю!

– Нет у него ни дружков, ни подруг! Если хотите, я сейчас приеду, а Федор тут ни при чем! Ни при чем!

– Ну, это мы еще посмотрим, а приезжать вам пока незачем, гражданка Башилова. Мы вас сами навестим, когда такая необходимость нарисуется, а вы, если сынок ваш объявится, попросите его нам позвонить! – Тут голос стал ласковый, медовый, и Вероника поняла, что дело плохо. – И лучше бы вы, мамаша, объяснили ему доходчиво, что с правоохранительными органами нужно сотрудничать и оказывать им всякое содействие! Чтобы он сгоряча в бега не ударился и не прихватил бы с собой чего лишнего!

– Чего… лишнего?

– Да того, что на лишний срок бы тянуло! – сказал голос, утративший свою медовость. – И телефончик запишите мой! А когда будете говорить с ним, скажите, что в его интересах объявиться как можно быстрее!

Мертвой рукой Вероника нащупала огрызок карандаша и какую-то пыльную бумажку, которая болталась в вазе на случай, если придется записать телефон, и записала цифры, которые диктовал голос.

А потом в трубке стало пусто.

Вероника тяжело поднялась с дивана и стала ходить, потирая горло и поглядывая на бумажку с цифрами.

– Феденька, – вдруг остановившись, сказала она, и глаза ее налились слезами, – Феденька, миленький, что у тебя могло случиться?!

Она заплакала бы, наверное, но страх был так огромен, что она не решилась заплакать, закусила губу и продолжала ходить, держась за горло.

Где он может быть?! Какие подружки?! Какие бары?!

Он встречался с какой-то девчонкой и даже время от времени ночевал у нее. Но мать не знала ни адреса, ни телефона, и он не считал нужным посвящать ее в свою личную жизнь. Она его прощала. Она не сердилась. Она совершенно точно знала, как это важно в двадцать пять лет – своя личная жизнь.

А теперь его ищут, и страшные слова, которые кто-то, неизвестный и гадкий, говорил ей по телефону, слышали все сотрудники музея, строгая Марья Трофимовна слышала совершенно точно!

Она меня теперь со свету сживет, мимолетно, как о чем-то совсем не важном, подумала Вероника. Она меня терпеть не может.

Нужно ехать, пронеслось у нее в голове следом. Нужно ехать в музей. Быть там, слушать и смотреть, изо всех сил убеждать их, что Федор не может быть ни в чем виноват, не может, и все тут!

На ходу срывая с себя фартук, она ринулась в кухню, потому что оттуда вдруг потянуло паленым, – и вовремя! Масло на сковородке горело, валил черный дым, моментально впившийся в глаза и ноздри, и казалось, что на плите разорвалась дымовая шашка.

Вероника фартуком схватила с огня сковородку, и раскаленная ручка даже через тряпку так обожгла ладонь, что она вскрикнула и уронила сковороду. Масло пролилось, задымилось и на полу, и она ринулась к раковине, выхватила оттуда кастрюлю с водой и плеснула на пол.

Зашипело, повалил пар, и Вероника плеснула еще. Невыносимо воняло горелым, и, кашляя, она добралась до форточки и распахнула ее. Но этого показалось ей мало, и она стала открывать окно, сдирая наклеенные для утепления полоски кальки. Окно, законопаченное по-зимнему, открывалось неохотно, но в конце концов все-таки открылось, и она, навалившись грудью на подоконник, хватила морозного воздуха.

Дым медленно уходил вверх, а от окна в кухню валили клубы морозного, холодного воздуха.

Хорошо, что в раковине оказалась кастрюля! Гороховый суп пригорел, и она поставила кастрюлю отмокать!

Не обращая внимания на валяющуюся сковородку, на разлитую по полу темную воду, перемешанную с горелым маслом, Вероника метнулась в комнату и стала трясущимися руками тащить из гардероба одежку, чтобы ехать в музей.

– Господи, спаси и помилуй, – повторяла она то и дело, – господи, спаси и помилуй нас, грешных!..

В дверь позвонили, и от неожиданности она со всего размаху плюхнулась на диван, так и не натянув до конца штанину брюк из волосатой и толстой, как шинель, ткани.

– Федя! – вскрикнула Вероника. – Феденька!..

Чуть не падая, она ринулась в прихожую и, даже не взглянув в глазок, распахнула дверь.

– Здорово, маманя! – сказал первый из вошедших, коренастый крепыш, и, по-хозяйски отстранив с дороги Веронику, пошел в квартиру, щурясь на стены. Второй двинулся за ним.

– Вы… вы кто?! – крикнула Вероника, и тот, второй, впечатал ей в лицо пятерню. Грязная перчатка надвинулась на нее, как будто сама по себе, стало больно глазам и щекам, и Вероника завалилась под вешалку.

– Ну чего, маманя? – громко сказал первый из комнаты. – Будем за жизнь с тобой базарить!