Кологривский волок

— Теперь свой шофер в деревне. У ребят-то сегодня радости! — Поставила на подмости корзину с бельем, предупредила сынишку: — Шурик, сюда не ходи, упадешь в водичку. Играй камушками.

— Боюсь масыну.

— Не бойся, мой маленький.

Мальчонка подошел поближе к полуторке. Недоверчиво моргая белесыми ресницами, ковырял облупившимся носком ботинка гальку, смотрел то на Ивана, то на Миньку, старательно драившего капот. Да, Шурик был очень похож на Настю, но Иван ревниво определил в нем и Коршуновскую природу: пухлые, как у Егора, губы, чуточку приплюснутый нос.

— Где луль? — спросил он Миньку.

Тот показал руль.

— Как масына бибикает?

Минька нажал кнопку сигнала, звук будто ударился о противоположный берег и рассыпался эхом по лесу. Шурик вздрогнул и заприпрыгивал от удовольствия; легкую, как тополиный пух, челочку, торчавшую из-под вязаной шапочки, казалось, вот-вот сдует ветром.

— Мама-а!

— Что, мой хороший? Что, мой радостный? — приговаривала Настя, отжимая белье.

В ее голосе, в глазах, принявших цвет от песомской сталисто-синей воды, появилась теплота. Лицо, слегка возбужденное, зарумянившееся, выражало спокойную ясность.

— Еще би-би, — попросил Шурик.

— Минька, хватит, — остановил Иван. — Вы мне аккумуляторы посадите.

— Ты камушки бросай в речку: буль, буль! — отвлекла сынишку Настя.

Шурик послушался ее, кинет камушек и ладошками всхлопнет. Она выполоскала белье и не торопилась уходить, стояла на подмостях, спрятав под фартук озябшие руки.

Неожиданно на берегу появился Василий Капитонович — наверно, возвращался с мельницы. Нарочито крякнул в кулак и бороду нервно потеребил.

— Настасия, давай корзину, — пробасил сипло.

— Сама донесу, папаша.

— Шурик, пошли домой. Иди к дедушке, — позвал он внучонка.

Шурик побежал к нему, залопотал, показывая на грузовик:

— Деда, смотли — масына! Би-би-и!

— Вижу, вижу, — недовольно бурчал Василий Капитонович.

Проницательно глянул на Ивана из-под низко надвинутого на лоб картуза и повел внучонка через поскотину к деревне. Настя поспешила за ними, тяжелая корзина поскрипывала у нее на бедре.

— Все, вымыл, — доложил Минька.

— Молодец! Сейчас поедем.

Иван подождал, пока Коршуновы не скрылись за конюшней, и только тогда завел машину. Было скверное ощущение, как будто его уличили в чем-то.

Минькины старания вознаградились. На зависть ребятам брат поставил машину около крыльца: он собирался ехать в Ильинское утром. До самой темноты Минька сидел в кабине, рулил, представляя себя шофером. Ребята липли на подножки, каждый норовил потрогать руль, а Ленька Карпухин потянулся было к рукоятке скоростей.

— Ты, Карпуха, смотреть смотри, а не лапай, понял? — осадил Минька.

— Что, жалко, да?

— Братка не велел дотрагиваться.

— Сам-то крутишь. — Ленька обидчиво шмыгнул носом.

— То сам. Мне можно, потому что наша машина.

— Так уж и ваша! — вступился Толька Комарик. — Мэтээсовская.

— Ну и что? Важно, кто шофер.

Против этого не возразишь. Машина доверена шоферу, и больше никому. Ребятам хотелось быть на Минькином месте.

— Минь, пусти в кабину.

— Еще чего придумаешь?

— Посигналить можно?

— Нельзя, аккумулятор сядет. — Минька и сам не понимал значения этих слов, но на ребят они произвели должное впечатление.

— Машина долго будет стоять здесь?

— До утра. А вообще-то братка будет заезжать, когда поедет на станцию. Я тоже с ним поеду на паровозы посмотреть.

— Э-эх! Вот посчастливилось! — восхищались друзья.

Изображая рев мотора, Минька надувал до красноты щеки, небрежно, как это получалось у брата, одной рукой крутил баранку, другой — по-шоферски облокотившись на дверцу. Ему представлялась ночь, резкий свет фар, распарывающий темноту, дорога, похожая на длинную белую стрелу, за которой гонится машина. Это ощущение было настолько заманчивым и явственным, что начинало холодком щекотать спину. Уже стемнело. Взволнованные ребята разошлись по домам, а Минька все сидел в кабине. Он бы и ночевать с удовольствием устроился здесь, на сиденье, но вышел на крыльцо брат и велел идти домой. Сам остался около машины.

Темнота быстро сгущалась. Запахнув накинутую на плечи фуфайку, Иван привалился к не остывшему еще радиатору. У Коршуновых в кухонном окне горел свет. Голова Василия Капитоновича черным силуэтом отпечатывалась на белой печи, иногда она встряхивалась, и вытянутый палец чертил в воздухе угрозы кому-то.

Ивану хотелось увидеть Настю, и она, как бы почувствовав его ожидающий взгляд, подошла к самому окну. О чем она думала? Что искали ее глаза в темноте? Может быть, ни одна живая душа не узнает, как томился он невысказанностью своих чувств. Он старался скрыть их от Насти, но женское сердце чутко, и она, конечно, многое чувствует и понимает. «Может быть, специально пришла полоскать белье в такой момент? И надо же было появиться Коршунову около Каменного брода!»

Василий Капитонович потянулся губами к лампе. Темнота поглотила окно.

18

Подули из-за Песомы северные ветры-листобои, принесли холодную мокрень. Тоскливая пора. Треплет продрогшие березы, мелко сечет в оконные стекла. И нет этому конца, как будто на всем белом свете установилась такая непогодь.