Кологривский волок

Видимо, повинуясь подсказке того же владыки, овладевшего его душой, Василий Капитонович иногда кричал на всю деревню рт своего крыльца, призывая сноху:

— Галенька-а, куда ты подевалась? Иди в благодатный дом!

Были причуды и неизвестные односельчанам, тайные. Например, он тщательно запирался — проверял двери, дворовую калитку, ворота повети — и, прислушиваясь к каждому шороху, отодвигал глухой приступок, встроенный в запечье, чтобы достать церковное серебро. Раскладывал на полу иконные оклады, крест и чашу, зачарованно разглядывал их, мучаясь своим пожизненным вопросом: что делать с этим неправедным добром? А разрешился он совсем непредвиденно.

Как-то увидел Василий Капитонович в окно милиционера Павла Сыроегина, привязывавшего поводок лошади к тыну. Екнуло сердце — дознался! И когда участковый Сыроегин, по-прежнему жердястый, только наживший на своей немаетной службе редкую сединку в висках да красный нос, переступил порог, Василий Капитонович бухнулся ему в журавлиные ноги;

— Не взыщи, Павел Иванович! Грех великий попутал! Давно хотел признаться тебе: не мое это добро, как на духу говорю, не мое!

— А чье же? — на всякий случай спросил Сыроегин, делая вид, что ему кое-что известно. На самом же деле он заехал просто так, как бывало, когда еще на Настю глаз закидывал. Не знал он и про то, что у старика вышло повреждение ума.

— Глушков навалил мне его перед отправкой на выселку: сохрани, говорит. Он, Кузьма-то, был церковным старостой, он и воспользовался. Его грех! — Василий Капитонович трясущимися руками отодвинул неподатливый приступок, выложил все на стол. — Забери ради Христа! Ослобони душу!

— Занятно, — сказал Сыроегин, проведя длинным пальцем по запылившемуся серебру. Довольный неожиданным покаянием старика, распахнул свою планшетку, приготовившись писать: — Позови-ка кого-нибудь в понятые.

Василий Капитонович еще больше струхнул, стал снова умолять:

— Павел Иванович, батюшка, только до суда не доводи! Богом прошу!

— Не беспокойся, до суда не дойдет. Может быть, эти вещи в музей передадут, да еще спасибо тебе скажут, — не то всерьез, не то шутя толковал участковый, подкручивая прокуренные усы.

— Вот-вот! Столько лет сохранял без всякой корысти, — обрадовался Василий Капитонович. — Ты запиши про добровольное признание.

— Все запишу. Зови кого-нибудь, потому что надо составлять по всей форме акт. Уж не обессудь, Капитонович, такой порядок.

Через полчаса Сыроегин приторачивал к седлу мешок, возбудивший любопытство деревни. Когда он тронул поводья, конь испуганно прянул от жестяного шороха окладов и пустился частой рысью, не зная, как стряхнуть непонятную ношу…

Василий Капитонович облегченно вздохнул, избыв, как ему казалось, великий грех, за который был много наказан. Столько лет не мог найти примирения со своей совестью! Но в его болезненном мозгу укоренился другой страх: все мнилось, что не сегодня завтра приедут брать его под арест. Завидев случайно проезжавшего деревней Сыроегина, или председателя, или иное начальство, он запирался на все запоры и призывал на помощь владыку. Случалось, стращал через окно:

— Не подходи, антихрист! Не смей! А то спалю избу!

И люди, видя его мучнистое от волнения лицо и заполошные глаза, старались обходить стороной его дом, опасаясь, как бы и вправду не пустил он красного петуха по деревне.

10

Впервые вели уборку урожая собственной техникой. Ерофеев очень переживал, потому что и механизаторов не хватало, и вообще многое еще было не налажено. Как всегда, самым узким местом оказалась сушка зерна. Позарез нужен был колхозу механизированный ток, а приходилось дедовским способом крутить веялки и триера. Даже отвозить зерно от самоходных комбайнов не успевали, а комбайнерам нужна выработка, не ждут, сыплют рожь из бункера в ворох прямо в поле. И складского помещения нет настоящего, чтобы не хранить зерно в церкви. Почему-то совестно, когда посреди церкви тарахтит веялка, и на уцелевшем иконостасе лежит пыль в палец толщиной.

В конце августа мешали дожди, а сентябрь выдался исключительно погожий: днем хоть в майке ходи. Еще бы недельки две постояла такая погода. Ночами Ерофееву все казалось, будто дождь шебаршит по крыше, другой раз даже на улицу выходил, чтобы убедиться, что почудилось. Все-таки еще во многом зависим мы от природы: любые, самые продуманные, расчеты может она поломать. Вот и приходится с беспокойством поглядывать на небо.

— Ты и сам как лунатик бродишь по нотам, и мне спать не даешь, — пожаловалась за завтраком жена.

— Ничего, уборочную закончим, отосплюсь. Ну как ты к новой-то школе привыкаешь?

— В Абросимове, конечно, было лучше. Пока в старших классах по десять-пятнадцать учеников всего. Я вот без Галинки не могу привыкнуть, тихо у нас стало как-то дома.