Колокол и держава

В то время как сторонники Дмитрия-внука бурно торжествовали победу, на половине великой княгини царили негодование и страх. Самые молодые и дерзкие тотчас составили заговор, во главе которого встал боярский сын, дьяк Владимир Гусев. Умысел заговорщиков был таков: княжич Василий должен внезапно отъехать в Великий Новгород, попутно захватив увезенную Софьей в Вологду при нашествии хана Ахмата государственную казну, и оттуда потребовать от государя своего законного наследного права. Еще один из заговорщиков, Афоня Еропкин, брался отравить Дмитрия-внука с помощью лихих замоскворецких баб.

Раскрыли заговор братья Курицыны, у которых всюду имелись свои доносчики. Спасаясь от отцовского гнева, княжич Василий бежал в Новгород и сидел там тише мыши. Гусев и Еропкин под свирепыми пытками выдали остальных заговорщиков. Белый от бешенства государь лично допрашивал великую княгиню Софью, и хотя прямых доказательств ее участия в заговоре представлено не было, стал с той поры беречься супруги, повелев отселить ее из кремлевского дворца. Лихих баб-отравительниц торжественно утопили в Москве-реке, Афоню Еропкина четвертовали, Владимиру Гусеву и еще пятерым заговорщикам палач отрубил головы.

2

Коронация Дмитрия-внука случилась в Вербное воскресенье 4 февраля 1498 года и по своей пышности превосходила все прежние московские церемонии. По завершении литургии, которую отслужил митрополит Симон Чиж, государь произнес напутственные слова наследнику:

– Внук Дмитрий! Ныне благословляю при себе и после себя великим княжеством Владимирским, и Московским, и Новгородским, и Тверским внука Дмитрия, которого мне дал Бог в сына моего место. Пожаловал тебя и благословил великим княжеством, и ты имей страх Божий в сердце, люби правду, и милость, и суд правый и имей попечение от всего сердца обо всем православном христианстве.

В наступившей благоговейной тишине великий князь возложил на голову внука золотую Мономахову шапку, усыпанную сапфирами, жемчугами, изумрудами и лалами[37].

На следующее утро Елена Стефановна долго нежилась в постели. Закрывая глаза и погружаясь в сладкую полудрему, княгиня снова и снова мысленно переносилась в пахнущий ладаном, сизоватый от дыма кадильниц Успенский собор, а в ее ушах стройно и мощно звучал хор, возглашающий многая лета ее сыну, будущему правителю громадной державы. Как прекрасен был этот миг ее торжества, и как жаль, что он уже больше не повторится!

И вдруг в ее голову пришла замечательная мысль. По-девичьи легко выпрыгнув из постели, княгиня приказала служанке созвать к ней лучших мастериц-вышивальщиц, а сама, вооружившись кусочком угля, принялась рисовать на белом боку русской печи картину вчерашнего. Рисовать она умела с детства. Под быстрыми штрихами возникла картина крестного хода, которым завершилась вчерашняя церемония. Монах, несущий без помощи рук икону Святой Одигитрии. Певчие государева хора. Народ с веточками вербы. Седовласый митрополит Симон Чиж. Сын Дмитрий. А вот и она сама рядышком с государем, а над головами у них то ли нимбы, то ли свадебные венцы, это уж понимай кто как хочет. Поверженную соперницу великую княгиню Софью Фоминичну Елена изобразила с таблионом[38] на плече, чтоб не спутали, но запихнула ее в самый угол картины.

Два месяца мастерицы-вышивальщицы трудились над задуманной Еленой Стефановной пеленой. Фигуры людей шили «в прикреп» золотыми и серебряными нитями, лица вышивали «в раскол» светлым некрученым шелком, по краям пустили клейма с виноградными лозами. В привычное русское узорочье Волошанка добавила от себя сочный молдавский орнамент.

Когда пелену впервые внесли в Успенский собор, все так и ахнули. Никогда еще на Руси этакого не делывали, народ стоял толпами, хвалил искусных мастериц, узнавал изображенных. Вот только митрополиту Симону затея не понравилась. Отчего моего благословения не спросили, отчего нимбы над несвятыми главами воссияли? – гневался митрополит. Ересь! Как есть ересь!

Когда великая княгиня Софья Фоминична увидела себя в дальнем углу пелены, а мужа рядом с невесткой, она стала думать как отомстить за унижение. И вскоре до государевых ушей стали доходить слухи, что духовник Елены, еретик Ивашка Максимов, не токмо к душе, но и к телу вдовой красавицы доступ имеет. Иван Васильевич этим слухам покамест не верил, да только клевета – что уголь: не обожжет, так замарает.

Весной Елене пришло письмо от отца. Стефан Великий осторожно намекал, что он скоро будет вынужден предпринять некие шаги, которые не понравятся московскому государю, а потому советовал дочери вернуться на родину и погостить здесь до лучших времен. Прочитав письмо отца, Елена даже руками всплеснула. Как можно уехать, когда ее сын провозглашен наследником престола, а государь страдает опасными головокружениями!