Колосс Маруссийский

В кармане у меня лежала рекомендательная записка к главному критскому литератору, другу Кацимбалиса. Под вечер я отыскал его в кафе, где немцы с парохода готовили свои вагнерианские козни. Назову его господин Цуцу, так как, к несчастью, забыл его имя. Господин Цуцу владел французским, английским, немецким, испанским, итальянским, русским, португальским, турецким, арабским, разговорным греческим, газетным греческим и древнегреческим. Он был композитор, поэт, ученый и любитель хорошо поесть и выпить. Он принялся расспрашивать меня о Джеймсе Джойсе, Т. С. Элиоте, Уолте Уитмене, Андре Жиде, Бретоне, Рембо, Лотреамоне, Льюисе Кэрролле, «Монахе» Льюисе[42]

, Генрихе Георге и Райнере Мария Рильке. Послушайте, он расспрашивал меня о каждом из них чуть ли не как о родственнике или нашем общем друге. Он говорил о них так, словно все они были живы, и они, конечно, живы, слава богу. Я скреб в затылке. Он завел разговор об Арагоне: мол, читал ли я его «Paysan de Paris

»[43]

? Помню ли парижский Пассаж Жофруа? Что думаю о Сен-Жон Персе? А о «Наде» Бретона? Бывал ли я раньше в Кноссе? Мне следует пожить здесь по крайней мере несколько недель — он покажет мне весь остров. Он был еще очень крепок и бодр, а когда понял, что и я обожаю хороший стол, засиял пуще прежнего. Он искренне сожалеет, что сегодняшний вечер у него занят, но надеется завтра увидеть меня у себя; он хочет представить меня небольшому кружку ираклионских литераторов. Он был взволнован, узнав, что я приехал из Америки, и стал просить рассказать что-нибудь о Нью-Йорке, что для меня было невозможно, поскольку давно уже ничто не связывало меня с этим гнусным городом. Я вернулся в отель, чтобы немного вздремнуть. В номере было три кровати, и все очень удобные. Я внимательно прочитал объявление, призывавшее клиентов отеля воздерживаться от дачи чаевых обслуживающему персоналу. Номер стоил всего-то около семнадцати центов за ночь, и я поневоле пустился в бесполезные подсчеты: сколько драхм надо было бы давать «на чай», если б это дозволялось. В отеле лишь три или четыре постояльца. Идя по широкому коридору в поисках туалета, я встретил горничную, ангельского вида девушку с соломенными волосами и влажными глазами, живо напомнившую мне по-сведенборгски[44]

неземную смотрительницу дома-музея Бальзака в Пасси. Она несла на жестяном подносе стакан воды для меня. Я разделся и, задергивая шторы, увидел двоих мужчин и стенографистку, глазеющих на меня из окна здания иностранной торговой фирмы, расположенного через улицу. Невозможно было представить, что кто-то занимается неким абстрактным бизнесом в таком месте, как Ираклион. Сюрреальная машинистка, клерки в рубашках с закатанными рукавами, как во всех торговых конторах, которые фантастически походили на тех фанатиков Западного мира, что оперируют вагонами пшеницы, ржи, кукурузы при помощи телефона, телетайпа, телеграфа. Представьте, каково будет, забравшись куда-нибудь на край земли, скажем, на остров Пасхи, обнаружить там двоих бизнесменов и машинистку! Вообразите трескотню пишущей машинки среди полинезийской тишины! Я бросился на кровать и, как в черный колодец, провалился в глубокий сон. «Чаевые давать запрещается», — мелькнула последняя и приятная усталому путешественнику мысль.

Когда я проснулся, уже стемнело. Я раздернул шторы и бросил взгляд на жалкую главную улицу, на которой теперь не было ни души. Слышался треск телеграфного аппарата. Я оделся и поспешил в ресторан у фонтана. Официант, казалось, ждал меня и был готов при надобности служить мне толмачом, переводя на тот ирокезский английский, которому бродяга-грек научился в своих скитаниях. Я заказал холодную рыбу и бутылку темно-красного критского вина. Ожидая, когда принесут заказанное, я заметил человека, который заглядывал в ресторан сквозь большое зеркальное окно; он отошел, но несколько минут спустя подошел снова. В конце концов он решился, зашел внутрь, направился прямо к моему столику и обратился ко мне... по-английски. Не мистер ли я Миллер, который прибыл несколько часов назад самолетом? Да, он самый. Позвольте представиться, мистер Такой-то, британский вице-консул в Ираклионе. Он, видите ли, обратил внимание на то, что я американец, притом писатель. Он всегда счастлив познакомиться с американцем. Помолчав, словно испытывая неловкость, он стал объяснять, что единственной причиной, подвигнувшей его на непрошеное знакомство, было желание сообщить мне, что, пока я буду оставаться на Крите, он всецело в моем распоряжении и в меру его скромных сил готов оказывать мне всяческую помощь. Он добавил, что родом он из Смирны, а каждый грек в Смирне в неоплатном долгу у американского народа. Поэтому нет такого одолжения, о котором бы я не мог попросить его.