Коловрат

– Андрея? – тихим ровным голосом переспросила Доляна. – Я знала, что нравлюсь ему. Наверное, он попросил бы у Юрия Ингваревича меня в жены, только князь бы ему отказал. Но он теперь убит. И ты, который смотрит на меня с любовью, тоже уйдешь. Как ушел от меня отец, сложив голову в жестокой битве. Не с врагом, со своими же русичами. А перед этим умерла моя мать. Все время кто-то уходит из моей жизни, но все они остаются в моей памяти. И они в снах приходят и со мной разговаривают. Страшно любить в этом мире, потому что знаешь, что у тебя твою любовь отнимут.

– Любовь отнять нельзя, – вздохнул Евпатий. – Умирают люди, а не любовь. Она с нами навсегда остается.

– Прощай, Евпатий. – Доляна опустила голову. – Ты уедешь, меня князь вскоре отправит в Чернигов. Говорят, он мне там мужа нашел. – Девушка вдруг повернула к Евпатию голову и грустно улыбнулась: – А у тебя, говорят, дочка моих лет? Вот было бы странно, что мачеха у нее всего-то на пару годков постарше. Мы бы скорее подружками были, чем мачехой и падчерицей. Смешно…

Доляна повернулась и пошла, ведя по перилам розовым пальчиком. А Евпатий смотрел ей вслед, чувствуя, что внутри у него снова стало горячо и томительно сжалось сердце. Мачеха, подружки, дочь. Значит, думала об этом? Значит, коли бы сложилось все, так все вместе в ладу и жили бы?

Федора Юрьевича дома не оказалось. Встретить гостя вышла его красавица жена Евпраксия. В нарядном сарафане, в венце с каменьями и с перстнями на пальцах, княгиня держалась не как владычица. Казалось, что она сокрушается, что ей приходится носить все эти наряды и драгоценные украшения. А дай ей волю, так побежала бы босая и простоволосая на луг с девками водить хороводы и песни петь. Или встречала бы мужа сама по вечерам после трудов его, кланяясь в пояс. И подавала бы ему умываться, и за стол сажала бы, наливая чарку. Нет же, положено все делать девкам и отрокам, что при доме служат, а ей только носить себя степенно и важно.

– Здравствуй, Евпатий, – улыбнулась княгиня, шевельнув пальчиком из кружев платочка, который она тискала в руках. – Давно тебя не видела. Все в походах да в ратных делах.

– Здравствуй, матушка Евпраксия, – поклонился Коловрат. – Рад бы бывать чаще и желать вашему дому полную чашу, да времена нынче иные.

– Полно тебе, дружок, – по-простому улыбнулась княгиня. – Мы ли в детстве на одном лугу в догонялки не бегали да с песнями на Рождество не ходили по дворам? С чем пришел, душа моя? К Федору, видимо, да только он еще с ночи не возвращался. Слышала я, что кровь этой ночью пролилась в посаде. Правда ли, что ты лишил жизни одного из сотников княжеских? Федор гневался очень. Не поделил чего?

– Прости, Прося. – Евпатий улыбнулся, назвав княгиню тем именем, которым звали ее друзья по детским играм. – Не велено о том говорить самим князем Юрием Ингваревичем. Не сносить мне головы, коли дознается он, что…

– Понимаю, – кивнула княгиня. – Да только многие знают, что ты с Андреем в ссоре был из-за того, что он дочь твою оставил и к Доляне переметнулся. Разное могут сказать.

– Чист я, – просто ответил Евпатий, глядя княгине в глаза. – Нет на мне вины. Веришь ли?

– Верю, друг мой. Я тебе верю, потому как знаю тебя. Ступай. Я знаю, что дорога твоя всегда будет чиста, что в твоих мыслях и твоей душе не корысть, а любовь к земле своей. Была бы священного звания, так благословила бы тебя на дела добрые и подвиги ратные. А так могу только по-женски.

Евпраксия выпростала из кружев руку, подняла белые тонкие перста и перекрестила Коловрата. Потом взяла его руками за виски и тронула губами чело.

– Теперь ступай. А Федору я передам, что ты приходил ни свет ни заря думами своими о благом поделиться, да его не застал. И еще, Ипатушка. Федора строго не суди. Он человек хороший, только не всегда сразу песнь соловьиную от треска сорочьего отличает. Но поверь, приди година черная, он себя во благо земли Русской не пожалеет.

Да, подумал про себя Евпатий, выходя от Евпраксии, трель соловьиная. Кто же приходил ко мне, кто к Ивару в эту ночь звал?

Глава 4

– Батюшка! – Ждана с порога кинулась отцу на грудь, заливаясь слезами. – Зачем, батюшка! Я бы сама в себе разобралась. Невелик грех, зачем так люто, батюшка?

Евпатий опешил от такого напора и стал отдирать от себя дочь, вцепившуюся ногтями в его платье. О чем она говорит, неужто узнала о том, что этой ночью произошло? Но тут он увидел Порошку, который неуверенно топтался поблизости, явно пытаясь что-то рассказать или объяснить.

– Ты рассказал? – нахмурился Коловрат, обхватывая дочь за плечи и усаживая на лавку. – Я кому говорил? Кого я предупреждал?

– Да не я, – проворчал паренек, как взрослый, и, шмыгнув носом, кивнул через плечо в сторону горницы: – Полторак там тебя дожидается. Меня послали сыскать тебя, а тут ты и сам явился.