Коловрат

…Чурыня только крякнул от такой наглости поганых, а у Романа и вовсе борода на грудь отвисла. Догадлив сотник-то. Никто на Чурыниной памяти еще такого не затевал.

Чужаки было затеяли стрелять с колокольни, но лесовики-охотники быстро перебили им такое желание. Один чужак свалился с колокольни на крышу церкви, а оттуда съехал в снег, пробитый сразу двумя стрелами. Звонница церковная всё же не крепостная вежа, защита из ее перилец плохая. С другой стороны, и до тех, кто засел внутри, было непросто добраться. Мертвецы несколько раз пытались уже долезть до окон, да скатывались по обмерзлым бревнам. Поднятые, как крови отведают, куда как бойки становятся. Себя вспоминают, особенно — последнее, что перед смертью было.

— Батюшка навий воевода! — Ну вот и из огорода в воеводы угодил. Чурыня оглянулся. Не все поселяне при явлении его отряда попрятались по избам. Один вот мимо поднятых к нему подошел. Крепкий мужик с проседью в окладистой бороде ломал в кулаке кожаный колпак. Глаза — отчаянные.

— Дочек… дочек поганые похватали, с собой уволокли… не у меня одного — у Одинца, у Васяты, у Петрила… там они, с ними… Христом богом — выручи!

Чурыня только покривился на «Христа бога», да не пенять же человеку, ему сейчас не до того, чтоб слова подбирать. И что делать прикажешь?

— А дозволь, Чурыня Ходынич, я с ними потолкую, — подал голос Роман. — Они ж вроде промеж собою на половецком балакают, так я тот язык знаю.

Чурыня пожал плечами:

— Не тяни только. До света дело кончить надо.

Роман подъехал к церковным дверям, соскочил с седла, подошел к деревянным створам, ударил кулаком пару раз.

— Изыди, нечистая, свят-свят-свят! — заполошно раздалось из-за церковной двери. — Сгинь-пропади, погань лесная! Аминь, аминь, аминь — рассыпься!

— Ну это, батюшка, ты брось! — не без обиды подал голос Роман. — До нечисти поганой тебе рукой подать. У тебя в церкви хоронится. А я вот, к примеру, крещеный человек, православный.

И перекрестился, хотя сквозь двери церкви священник вряд ли увидел бы его движенье.

— Вот друг мой, Чурыня, он да, он нехристь. А уж дружина у него и вовсе… не к ночи будь помянута.

— Что ж ты, чадо, в одной ватаге с волхвом-нехристем да мертвяками поднятыми делаешь? — укоризненно спросили за дверью.

— Да вот ту самую погань гоняю, что ты в церковь пустил, батюшка! — обозлился Роман.

— Меня, сыне, не больно спрашивали… или и тебя насильно с собою водят? А что погань гоняешь, так на то скажу — не изгоняют сатану силой Вельзевула, князя бесовского — помнишь ли сие?

Роман сплюнул на истоптанный неподкованными копытами кочевничьих лошаденок снег.

— Батюшка, я тут не с тобою лясы точить пришел. Есть там у твоих поганых старшой? — и повторил последние слова половецкой речью.

Почти сразу раздался угрюмый — а чего б ему веселым быть? — голос:

— Я сотник. Говори, колдун.

Роман ощерился, но спорить не стал. Спорят с друзьями, на худой конец — с соседями.

— Сотник, отпусти девок.

— Зачем? — чужак даже удивился. Не ждал, видать, что про полонянок разговор зайдет.

— Затем. Отпусти, тогда разговор будет.

— Что будет мне и моим, если отпущу? — говорил степняк как-то устало.

— О том говорить можно. Одно скажу, если не отпустишь — подохнете поганой смертью.

Роман даже не понял сперва, что за перханье из церкви раздается — то ли кашляют, то ли старый пес брехать пытается.

Оказалось — сотник смеялся.

— Нет, урусут. Если отдадим — вот тогда плохая смерть будет. Сколько ни тужьтесь, а хитрее нашего темника вам не придумать. Вам нас до рассвета кончать придется. А он на день-другой удовольствие растянет.

Роман сжал зубы. Прислонился спиной к двери, прикрыл глаза. Нечего было ему предложить чужакам. Не на чем сговориться, не на что выменять жизни девчонок, запертых там, в деревянной церкви.

Он открыл глаза.

И позабыл, о чем хотел говорить с запершимся в храме сотником.

За спиною Чурыни, за спинами его воинов, живых и поднятых, вдоль реки катилась, расплескиваясь по заснеженным полям, орда. Не сотня. Не две. Даже не пять.

— Чурыня! — заорал он, и в голос с ним радостно завизжал что-то чужак с колокольни.

Чурыня разворачивался вместе с конем. Медленно, очень медленно — и он, и сам Роман казались сейчас бывшему гридню погибшего князя увязшими в смоле жуками. Грохнуло за спиною — и чудовищной силы толчок распахнул большую деревянную створу, ударившую его, отбросившую на стену, притиснувшую к этой стене.

Две дюжины вылетели во двор. Засвистели палицы и сабли ордынцев. Упали наземь первые поднятые. И три аркана разом оплели Чурыню, сдернули с коня, так, что вышибло дух. Очухался раньше, чем сделал бы на его месте это живой, начал подниматься — и едва перехватил в прыжке кинувшегося на него прямо с седла сотника Белкатгина.

На миг они замерли — стоящий на одном колене Чурыня удерживал сотника на весу за пластины кожаного панциря и за руку в кожаном же наруче, Белкатгин левой рукой впился в ухватившую его за грудки руку навьего, а правой старался дотянуться до его горла ножом, яростно хрипя что-то.