Кольца Джудекки

Руслик сорвался и побежал. Глядя на чудище, Илья вспомнил фильм из очень далекого детства. В нем примерно такая же громадина захлестнула клейким, узким языком ногу человека. Никак, режиссер тоже имел несчастье, обретаться под знойным небом города Дита?

А черепашка тем временем беспрепятственно дала парню, возложить руки себе на морду. Мальчик и с бань-ши так разговаривал.

Илья отвлекся от занятной пары, обернулся к Сергею. Что, вот так вот постоят друг против друга и — все? В последний раз видятся-то. И прости, прощай любезный друг. Сергей не разделял его истерического легкомыслия, стоял угрюмый, сосредоточенный. Илья шагнул к нему, оступился, чертыхнулся. Секунды вырывали у них драгоценное время. Они никогда больше не увидятся. Илья вдруг осознал это так отчетливо, что болью засосало под ложечкой.

— Давай прощаться, — прогудел Углов.

— Идем с нами!

— Нет.

— Тогда…  удачи, что ли? Не знаю, что тебе пожелать.

— Жизни.

— Может…

— Заладил! НЕ МОЖЕТ! Давай, отваливай. Миру нашему — привет от меня. Если припрет, найдешь Бучу. Зовут так. Скажешь: от меня. Он поможет.

— В дурку меня сдать?

— Скажешь: с того света прошу. Понял? Он поможет.

— Да хрен с ними со всеми. Ты понимаешь…

Бежали плечо в плечо по страшной полосе препятствий. Ругались до драки, до кровавого боя, вытаскивали друг друга из смертельных ловушек, а обнялись в первый раз.

И в последний.

Потом тычок — иди. Илья пошел.

На спине плавучего пресмыкающегося, между гигантских пластин нашлось специальное углубление под костяным козырьком. Илья с Русликом, тесно прижавшись, угнездились в узком пространстве. Человека трясло. Дит закрыл глаза и сосредоточился. Постепенно явилось шевеление. Под ними в недрах живого корабля происходила необходимая работа. Зверюга, пятясь сползла в воду, покорячилась разворачиваясь, прошлась по дну и, наконец, поплыла. Толчки, от которых их бросало друг на друга, прекратились, сменившись плавным покачиванием.

Расстояние, отделяющее их от берега, увеличивалось, и по мере того как за спиной ширилась полоса воды, уходило наваждение. Перед глазами отчетливо встала фигура одинокого, страшного, умного, близкого, последнего…

Илья рванулся. Если бы ни Руслан, он бы вплавь пустился к берегу. Там остался человек. Сергей недопонял, что ЭТО — навсегда, что он никогда не сможет выбраться из страшной ловушки, называющейся городом Дитом. А город примет его сначала владыкой, потом — возможно — последним рабом; потом — только прахом.

Руслан слушал бессвязные крики. У него в руках бился большой, взрослый, грязный, страшно усталый человек.

— Почему ты его не уговорил? — Илья без сил свалился на пол живой пещерки.

— Он так решил. Мы уважаем чужую волю. Он решил — не ты.

— Но это не правильно!

— По твоему — неправильно.

— Да, я — эгоист. Я привык свои мысли и порывы приписывать другим. Но, Руслик, он же никогда не вернется! Он не понимает.

— Он не хочет. Вы — два мира. По этому: тебе необходимо вернуться, а ему — нет.

Прописные истины? Каждое слово падало в Илью как зерно, что тут же дает росток — новую мысль. Руслик не сказал ничего особенного. Но почему мудрость обязательно должна быть изощренно сложной? Главное — чтобы зерно нашло свою почву, чтобы его не унесло космическим ветром, не размололо, не развеяло.

Илья уснул, но и во сне продолжал думать над словами мальчика, которому оказалось двести лет.

К рассвету небо над головами приобрело совершенно особенную, морскую голубизну. Только наблюдая рождение из волн океана нового дня, Илья почувствовал настоящее освобождение. Не было больше давящей ауры города, не было цепкой созидательной воли нового Владыки, не было легкого флера Плато, сладостно порабощающего своего адепта.

Была свобода, путь домой и надежда, что он этот путь пройдет.

Эпилог

После сна остается память о сновидении. После потери сознания тоже какие-то ощущения. И в том и в другом случае сохраняется непрерывность временного потока.

После перехода осталось ощущение прорехи в бытии. Человек вынырнул из пустоты, ослепленным и оглушенным. Чувства возвращались постепенно. Первым появилось неудобство от острого предмета, под боком. Человек пошевелился. В следующую секунду внутреннюю и внешнюю тишину разорвала…  автоматная очередь. Пули чпокали в камень высоко над головой. Вниз брызгали соколки камня, сыпалась земля. Слева грохнул взрыв. Опять заложило уши.

Высокий, страшно худой мужчина в бесформенной серой от грязи длинной рубахе и замшевых опорках лежал на дне воронки в позе эмбриона.

После взрыва автомат замолчал.

Постепенно вернулись приглушенные — как из-под подушки — звуки. Человек отважился еще раз пошевелиться. Тишина. Он, как мог, распрямился, поднял голову.

Над ним стоял осенний месяц. Деревья отряхивали вялую желто-зеленую листву. Листья падали на землю, вернее, в хаос рытвин и кочек. Сам человек лежал в листьях.

Обрадовался: только что он сделал умозаключение. Невесть что, но, кажется, интеллект сохранился.