Кольцевая дорога (сборник)

— Петр Сергеевич, зайдем к тебе. А то ведь скоро на пенсию уйду, так и не поговорим с тобой по душам.

— Что ж, в конце года человеку положено говорить о прожитом.

— А в конце жизни — и подавно.

Они прошли сквозь снежную улицу к заводоуправлению, поднялись в директорский кабинет. Уселись.

— Ты знаешь, что мне не все равно, кто после меня останется, — начал Горликов.

— Надо думать.

— Именно думать! Иначе…

— Что иначе?

— Даже такие старательные и правдивые натуры, как ты — потеряют авторитет.

— Это почему же?

— Опираясь на Сиповых. Заручаясь ими.

— Это первое?

— Да. Это первое.

— Перестаньте, Алексей Алексеевич! Сипов да Сипов! Он работник, понимаете, раа-абот-ник!

Горликов положил осторожно свою руку поверх директорской:

— Извини, но это толкач! Прежде всего.

— Допустим. Нужны и такие.

— Я не корю тебя, Петр Сергеевич пойми! Я делюсь как товарищ нелегким собственным опытом. И горькой, я бы сказал, полынной этакой мудростью. Хочу, чтоб ее горечь хотя бы немножко коснулась бы и тебя. Что с того, что ты директор, если за цифрами не разглядишь душу. К молодым тянись, к их помыслам. Это есть в тебе. Хороших парней набрал. Но и без толкачей не обошелся. Ах, да что говорить!..

Горликов поднес к глазам руку.

Лицо директора посуровело, отяжелело, осунулось.

— Верно ты говоришь, — вздохнул он. — Только сказал поздновато. Не встретился мне такой человек раньше.

— К молодежи, к ней ближе. Ты это умеешь. Давай ей ход, верь в нее, чтоб и она это чувствовала. Сразу легче пойдет все. Тогда и толкачи тебе не понадобятся.

— Ты хочешь, чтобы я с ним расстался? С Сиповым?

— Я хочу, чтобы вы расстались, если так громко можно выразиться, с сиповщиной. Никак не пойму… Ведь хорошо, замечательно, что ты, когда пошел к нам, — молодых рабочих за собой позвал. Хороших парней набрал, бывших солдат, в армии прошли закалку. Ну а Сипов, зачем Сипов за тобой уволокся? Что это за хвост?

— Да, хвост, это верно. — Директор подошел к окну, долго смотрел в темноту. — Надо рубить хвост. Атавизмом это называется. Ты не думай, я кое-что понял, не без твоей науки, не без науки рабочих. Я специально поставил для себя психологическую задачу: разберись, почему рабочие невзлюбили Сипова. В сущности, не такая и трудная задача. Гораздо сложнее понять, за что я его ценил? Хороший толкач? Умеет, особенно в дни штурмовщины, добиться своего? Да, для штурмовщины он был подходящий человек, и то не совсем. Там ведь тоже душа нужна. А речь идет о том, чтобы штурмовщину изжить, а душу оставить. Вот почему Сипов должен уйти, а ты остаться…

— Что ж, Петр Сергеевич, я подумаю. А сейчас, если разрешишь, я пойду. Мне сегодня еще предстоит разговор с одним очень нужным мне человеком. С бывшим другом…

— С бывшим?

— Да.

— Вернуть хочешь?

— Сделаю все возможное.

— Удачи тебе, Алексей Алексеевич. А Сипов мне далеко не друг…

— Важно понять, что он вам в чем-то был врагом.

Директор подошел к Горликову, поправил его галстук.

— За прямоту спасибо, Алексей Алексеевич. Большое спасибо.

Они сидели допоздна в огромном директорском кабинете. Было грустно и тяжело от понимания друг друга.

Вдвоем они и пошли домой по предновогодней метели.

* * *

Родион был один. Мог все осмыслить за этот вечер, взвесить. Пришли тишина и сумерки. Думалось о Штареве, Горликове… Великий Чехов изрек: «Счастья нет и не может быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном…»

Больше счастливых — больше доброты в мире.

Быстро, однако, запомнилось это вычитанное. Но несмотря на это, никогда не давало оно прямого ответа, точного заключения — в чем были счастье, цель, радость. Оно просто заставляло об этом думать. Одни счастье ловят, другие — всю жизнь идут к нему. И нет конца пути этому. Может, в том и состоит оно, счастье, чтобы всю жизнь идти, всю жизнь искать его.

Пора было вставать, выходить на улицу, звонить Лариске. Оставаться в буфете не имело смысла. Вокруг нарастали шум и галдеж.

Несколько минут всего удалось Родиону посидеть одному. Легонько пошатываясь и извиняясь, к столику подошел, а потом и присел Агафончик.

— Не выпьешь? — спросил он.

— Не выпью.

— Со мной не хочешь?

— Вообще не хочу.

— Сложное, Родион, у тебя было лето. Ты прости меня. Прости, Родион!..

Родион опешил. Не знал, что и говорить: Агафончик просил прощения — за что?

— Не переживай за меня, — сказал он. — Не переживай! Считай, залетела горячая стружка. Ну обожгла, рубец оставила. И теперь ее можно вытряхнуть. Я ее, Агафонов, если хочешь знать, вытряхнул. Давно вытряхнул.

— Родион, зови меня просто.

— Как?

— Сергей. Просто Сергей.

— Ладно, Серега.

— Знаешь, давно хотел признаться тебе. Еще в раздевалке. Помнишь то утро, когда говорили о футболе. Я не думал, что Сипов пойдет к директору. Я одному ему сказал. И все. И больше никому. Разве знал я, что так получится. А Сипов — взял и сказал директору…

— Да о чем ты?