Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

— Придется пока отказаться от поездок, Морозов. Хоть и приятно, но… Не сегодня, так завтра в Дукчу прибывает большой женский этап. Они не на день, не на два, а надолго, кажется. Поручаем принять и распорядиться. Надо заранее подготовиться. Пусть этапные сажают капусту.

— К посадке мы готовы. Давайте распоряжение о выборке рассады.

— Уже, уже. Ты поезжай на место и еще раз проверь, есть ли фронт работ. Если ночью привезут, то утром — за работу.

— Так сразу? — не удержался Морозов.

— Режим устанавливаем не мы, а Севвостлаг, — напомнил Бабичев.

В семь утра темная и длинная колонна показалась на дороге. Женщины шли тихо, обходя лужи и грязь, охранники уже перестали подгонять и орать. Бесполезно. Когда сгрудились у избушки, Морозов сказал:

— Отдохните с дороги. Вот брезент. В котле кипяток.

— Сто сорок три, — раздраженно выпалил начальник конвоя. — Тянулись как на кладбище. — И отвернулся, будто от грешного.

Здесь был очень разный народ, молодые и старые, седые, болезненные, задирчивые и любопытные, ко всему безучастные, в разномастной одежде, не с колымского склада.

Когда Любимов спросил, откуда прибыли, разноголосо ответили:

— Из Ярославского политизолятора…

— Из Владимирской тюрьмы…

— Из «Крестов»…

— Из Смоленска, Казани, Орла, Вильнюса…

Слышалась и нерусская речь: украинская, польская с шипящими окончаниями, кажется, румынская, окающая северо-русская, немецкая, латышская.

Пожилая брюнетка не без вызова сказала:

— Семьи «врагов народа» и перебежчики из-за рубежа. Уголовных нет.

Из всего этапа только четверо оказались крестьянками. Любимов назначил их звеньевыми и разделил на бригады остальных.

Когда привезли рассаду, работа началась недружно, кое-как, некоторые украдкой ели горьковатые капустные листочки. Что можно поделать? Люди из тюрем, пересылок, из пароходных трюмов, по многу месяцев на перловой каше, изголодались по зеленым овощам, им и молодая рассада в радость. Этот городской народ едва ли когда имел дело с землей и растениями, женщины быстро уставали кланяться земле и садились прямо на гребни, чтобы переждать боль в пояснице.

В этом этапе было на удивление много иностранок из зарубежных и других европейских стран: Польши, Румынии, Болгарии, Австро-Венгрии, даже из самой Германии, с которой как раз в эту пору происходили какие-то непонятные переговоры о дружбе и сотрудничестве, что не укладывалось в голове. С фашистами?! Оказывается, в этапе — зарубежные коммунистки или семьи коммунистов. Они пытались укрыться от наступающего фашизма, от собственной жандармерии и полиции в дружественной по идее стране, в СССР, где у многих жили мужья, отцы. Переходили границу, их интернировали, некоторых устраивали на работу в разных городах, а с 1937 года стали арестовывать и предъявлять стандартное обвинение в шпионаже или в незаконном переходе границы. Наказание от пяти до десяти лет лагерей. А тюрьмы и ближние лагеря были полны-полнехоньки «своими» заключенными, не оставалось иного выхода, как отправить этих «чужих» через три моря на Колыму, благо емкость Северо-Востока была необъятной и могла вместить всю Европу…

На второй-третий день выявились лидеры, они подобрали себе бригады, дело пошло лучше, погода не препятствовала труду, нежаркое солнце после тюрем и этапа обернулось радостью для бедных и слабых женщин. Еду из лагеря привозили получше, это уже обговорил Любимов со знакомыми поварами. У избушки, кроме того, готовили кисель из просеянного молотого овса. Женщины становились говорливей, несколько раз принимались петь песни — всяк на свой манер, смеялись. И вот так, с шутками, незаметно засадили всю площадь, на которую хватило рассады. Опытные парниководы Катя и Зина вырастили капусты несколько больше, чем требовалось: не в первый раз видели, как голодные едят рассаду. Сами, когда приехали, тоже грешили…

Многонациональный этап проработал почти три недели, а затем явилось только четырнадцать женщин с одним конвоиром, остальных неожиданно посадили в машины и увезли на север, кажется, в Эльген. Эти четырнадцать так и остались на Дальнем поле.

Ходили утром и вечером с конвоиром, который весь день потом отсыпался где-нибудь в стороне, предупредив Любимова, чтобы разбудил при наезде начальства.

Сергей все реже ходил на центральную усадьбу. С утра, определив людей по работам, он отправлялся на целинный участок — «научный полигон» — как назвал это поле Пышкин. Там были термометры, измеряющие температуру почвы на разных глубинах и при разной погоде, в сущности, метеостанция, которой не было в совхозе. Здесь Морозов вырыл шурфы, чтобы определить, какова вечная мерзлота. И к удивлению специалистов Управления доказал, что в долине не везде вечная мерзлота, она встречается только линзами — под моховыми и лесными участками, тогда как в травянистой части долины ее нет. Зависела мерзлота и от грунтов: много ее было под суглинками. Все это вызывало не просто любопытство, но могло помочь землеведению, которое на Колыме оставалось в зачаточном состоянии. Руссо, Андросов и Пышкин поощряли Морозова к занятиям такого рода.