Кольцо Сатаны. (часть 2) Гонимые

Несколько таких машин останавливались и в совхозном лагере. Новости оттуда приходили, конечно, и на агробазу. С удивлением узнавали, что этот контингент вовсе не из пленных немцев, не из венгров и румын, которых загоняли в фашистскую армию, а опять же наши иваны, петры, остапы и чингизы, при разных обстоятельствах и в разные годы попавшие в германский плен, перенесшие на неметчине рабский труд, голод, непрестанные бомбежки союзников и освобожденные потом своими русскими солдатами. Сцены освобождения сопровождались братскими объятиями, слезами радости, новостями, выпивкой. Еще бы! Избавление из неволи было для пленных даром Божьим после концлагерей Гитлера. Объятья, поцелуи, товарищеская выпивка, теплая беседа — все это кончалось, как только бывших пленных перевозили в тыл и передавали в ведомство НКВД. Тут все выглядело словно в перевернутой картинке. Своих кровных братьев уже никто не называл товарищами, их запрятали в зонах за проволокой, где распоряжались СМЕРШи, суровые следователи-чекисты и конвоиры из внутренних войск. Здесь начиналась полоса унизительных «чисток», разделение на «овн и козлищ». Была у чекистов отработанная система доносов, перекрестных допросов, огульных и диких обвинений в измене, в трусости, в пособничестве немецкой армии. Опытные чекисты, еще не отмывшие своих рук после арестов и расстрелов в конце тридцатых годов, обрушили на бывших пленных обвинения в измене родине. И, продержав во временных лагерях, иногда в тех же самых, что строились фашистами, отправляли колонну за колонной — без приговора, статьи и срока — через Европу и через всю Азию на восток, на север, пополняя уже сильно поредевшее население в лагерях.

На все вопросы — за что? куда? почему? — бывшие солдаты и командиры Советской Армии получали один стандартный ответ: «разберутся на месте».

В отличие от арестантов тридцатых годов, разнородных по возрасту, образованию, происхождению, общественному положению, поток сорок четвертого-сорок пятого и позже состоял из довольно однородной массы людей, жизнь которых обозначалась одним желанием: защитить Россию от фашистской агрессии. Они как-то позабыли о беде тридцатых годов — разгуле террора НКВД, поскольку террор этот их не достал. «Разберутся» — повторялось на всех промежуточных этапах. А поезда «особого назначения» шли мимо родных городов, сел, хуторов, дальше и дальше — в неизвестность. И возникало, крепло одно желание: вырваться, бежать, чего бы это ни стоило! Бежать! Бежать! Пусть на пулю, но ведь не каждая пуля угадает в цель. И гремели выстрелы охраны, и не один солдат, офицер оставался на чужом или с детства знакомом поле, где его догоняла пуля охранника. Пугающее слово «разберутся» повторялось и на приисках Колымы, куда везли «из плена в плен» десятки тысяч советских воинов — сперва в «телячьих» вагонах, потом в корабельных трюмах дальше и дальше на север. ГУЛАГ успешно решал проблему кадров…

Это была одна из самых страшных, до сих пор не изученных страниц завершившейся победной войны, когда «по подозрению в пособничестве врагу, в дезертирстве, в шпионаже, измене родине» были репрессированы все, оказавшиеся в немецком плену. Они прошли двойной страшный путь. Радость победы оказалась для них не мигом Истины, а либо концом жизни, либо многолетним, унизительным бесправием в лагерях Колымы.

Как-то враз на всех плечах бывших защитников Родины оказались каторжные робы, кое-где со светлым «тузом» на спине и на шапке, даже кандалы и бараки впритык к шахтному спуску, где эти несудимые люди под страхом расстрела на месте работали все те же двенадцать часов в сутки.

Добыча драгоценного металла в промывочный сезон сорок пятого возросла. Ряды безымянных могил-рвов — тоже. В памяти не оставалось имени и фамилии. Только номера: буква и трех-, четырехзначная цифра.

…В один из мартовских дней сорок пятого через совхозные поля на прииск «Челбанья» с основной трассы свернули сразу двадцать две машины с брезентовыми кузовами, припорошенными снегом дальней дороги. Морозов и Потоцкий, ехавшие на совхозное отделение, едва успели отвернуть санки, чтобы пропустить колонну. Стояли на обочине, считали машины. В хвосте этой мрачной вереницы шел крытый «додж». Над его кабиной устрашающе торчал пулемет.

- Вот вам, Стефан Иосифович, новые соседи, — сказал Морозов, провожая глазами колонну.

- В долине Челбаньи не останется ни одного дерева, все пойдет на топку. Я бывал у них, когда договаривался о навозе. Там и сегодня голых сопок достаточно, даже кустарник вырублен. Боюсь за нашу рощу у протоки, как бы не добрались.

Сзади опять загудело.

- Легковая машина, — Потоцкий оглянулся первым. — Начальство.

Это была машина Нагорнова. Он ехал по свежим следам этапа — смотреть новое пополнение. Притормозил, вышел и удивленно, даже подозрительно осмотрел агрономов.

- А вы чего здесь? — спросил, не поздоровавшись.

- Мы на своей земле, товарищ подполковник, — Морозов улыбнулся. — Едем на участок, где командует агроном Потоцкий.

- Это вы? — Нагорнов оглядел агронома. — Освоились?