Кольцо вокруг Солнца

В филиппиках,  обращенных к науке и  технологии,  которые стали  чуть  ли  не правилом хорошего тона в кругах западных интеллектуалов,  проскальзывают теперь иные  нотки.  Подобно луддитам,  разбивавшим в свое время машины, они готовы отказаться от научно-технического прогресса вообще,  словно  это тут  же  излечит  все  социальные или экологические болезни. Бездушие и отчужденность, которые нес с собой ранний капитализм,  дали страшные всходы. Дремлющие в современном капиталистическом обществе напряженность и ужас готовы пробудиться в любую секунду.  Нужен лишь повод. Все равно какой. Расовые волнения,  зверские эксцессы на почве наркомании или  просто нечто  непонятное,  что  лишь случайно персонифицировалось в стальном фетише машинной цивилизации,  пугавшем некогда темных приверженцев англичанина Луддса.

На фоне блистательных побед человеческого разума яснее  и обнаженнее  предстали противоречия между трудом и капиталом. Недаром журналист Винтер назвал свою нашумевшую книгу о современной американской действительности "Кошмары Америки".

Именно эти кошмары среди бела дня, именно эти трагические коллизии  повседневности заставили многих западных футурологов пересмотреть свои прогнозы, отбросить ставшие традиционными демагогические фразы о "неограниченном прогрессе", "научно-техническом чуде" и даже о "безбрежной свободе  личности".

Я постоянно возвращаюсь к тривиальной истине,  что,  если фантастика и является зеркалом общества,  то зеркалом вогнутым, параболическим, причудливо искажающим пропорции, смещающим тени, смазывающим полутона.

В таком именно телескопическом рефракторе и  увидел,  наверное,  окружающую  действительность Саймак,  когда работал над романом "Кольцо вокруг Солнца". Милая, древняя, как само человечество,  игрушка  стала для героев созданного им отраженного мира путеводной звездой,  нитью Ариадны в  кошмарном лабиринте,  лоцманом  в  иную  действительность,  лазейкой в пространство, неощутимо сосуществующее в несколько сдвинутом временном  континууме.  Волчок,  магнетизирующий прихотливым бегом разноцветных спиралей (в  моем  детстве  его  называли юлой),  стал своего рода аналогом "волшебной двери",  соединившей Нью-Йорк со стоянкой  истребленного  ныне  индейского племени, двойником знаменитой "калитки в стене". Впрочем, не только это.  Полет спиралей к невидимой  точке  требовал  от очередного беглеца примерно такой же психологической настроенности, какой путем сосредоточения достигали герои Дж. Финнея ("Меж двух времен"),  одержимые ностальгией по прошлому, казавшемуся куда^ более спокойным и надежным.  Однако произведение К.  Саймака имеет весьма существенное, обусловленное всем комплексом затронутых выше проблем отличие. "Я стал молиться, чтобы все люди исчезли из города, - писал в шестидесятые годы Дж. Сэллинджер, художник поразительной чуткости и душевной  чистоты,  -  чтобы мне было подарено полное одиночество,  да, одиночество. В Нью-Йорке это единственная мольба,  которую не кладут под сукно и в небесных канцеляриях не задерживают.  Не успел я проснуться, как все, что меня касалось, уже дышало беспросветным одиночеством" [2].

Это, так сказать,  свидетельство, причем взятое непреднамеренно,  почти  наугад,  из произведения писателя-реалиста. Попробуем сопоставить его со  столь  же  беглым  наблюдением фантаста,  увидевшего  в  серебристой параболической глубине мгновенные черты аборигенов одного из многих миров  "Солнечного кольца".

"Это были лица людей,  которые и минуты не могли  пробыть наедине с собой,  лица усталых людей, не сознающих своей усталости, лица испуганных людей, не подозревающих о собственных  страхах...  Всех  этих людей грызло неосознанное беспокойство,  ставшее составной частью жизни и заставлявшее  искать какие-то психологические щиты, чтобы укрыться за ними".

Как мы видим,  фантасту даже не пришлось добавлять галактические мазки к сугубо реалистическому портрету своего современника. В игре универсалиями,  именуемой  фантастикой,  к "кошмарам  Америки" добавлены лишь две вымышленные сущности: волчок и мутанты.  Причем,  "чудо с волчком" мы должны рассматривать  как своего рода граничное условие игры,  как символ,  подобный все той же волшебной двери или калитке в стене,  а мутанты,  точнее, серии или даже мультиплеты мутантов (Энн - Кэтлин Престон в женском варианте и  Виккерс  -  Крофорд-Фландерс  в мужском),  играют служебную роль бродильной затравки, окончательно взрывающей кипящий нетерпимостью мир. Не  случайно  готовые на скорую расправу люди,  чьи лица уже промелькнули перед нами в глубине зеркала,  относятся к  мутантам почти с расовой ненавистью. Во всяком случае они постоянно готовы и на слепой луддитский бунт,  и на суд  Линча. Черты,  как  мы  видим,  не новые и менее всего подсказанные крылатым воображением фантаста.