Колыбель качается над бездной

А я взял эту ладошку и поочерёдно поцеловал каждый её пальчик.

– Давай не будем ссориться, ладно? – примирительно сказал я. – Тем более, из-за каких-то пустяков. Давай, а?

Она улыбнулась.

– Давай, Витенька. Ты себе не представляешь, как мне плохо, когда мы ругаемся.

А мне как будто хорошо, – мысленно проговорил я.

– Вот и отлично, – подхватил я. – Давай сядем и спокойно обсудим наши дальнейшие действия. Согласись, так дальше продолжаться не может.

Лена удивлённо посмотрела на меня.

– Сядем? Ты что, Витенька! Меня же работа ждёт! Мне бежать надо, а ты – обсудим… Если бы ты знал, какая тут чудесная лаборатория! Я всю жизнь о такой мечтала, честно. Давай поговорим, когда я вернусь. После работы, ладно? Ну не обижайся, прошу тебя.

Она чмокнула меня в щёку и выпорхнула из комнаты.

Вот и весь разговор. И так каждый… день? Нет, здесь не бывает дней. Здесь не бывает ни дней, ни ночей. Здесь не бывает ничего, кроме работы.

Я сел на диван и обхватил голову руками. Всё, что происходило с нами после того, как рухнула каменная преграда и мы сделали первый шаг из подземного мрака навстречу яркому свету, походило даже не на мистификацию, а на откровенный параноидальный бред. Пролетая над гнездом кукушки, мы с моей любимой жёнушкой камнем рухнули вниз – и очутились в каком-то инфернальном Зазеркалье, в тёмной комнате нашего замутнённого сознания, уже за гранью объяснимого, рационально-привычного.

Диван был мягким, удобным. Как и вся окружающая меня гостиничная атрибутика. Всё для человека, всё на благо человека. Старый социалистический слоган эпохи исторического материализма. Всё в номере дышало функциональностью, уютом и ностальгией по восьмидесятым. И в то же время ничего лишнего, никакого даже намёка на буржуазную роскошь. Строго, выдержанно, удобно. Идеал советского гостиничного номера, который в реальной жизни, увы, редко когда достигался.

И что за хрень лезет мне в голову!

Часы стояли. Не потому, что кончился заряд аккумулятора или полетела к чертям электроника. Просто здесь не было времени. Время как таковое отсутствовало. Отсутствовало как онтологическое понятие, как фундаментальная категория бытия. Здесь всегда был день. Тёплый летний день без признаков солнца. И здесь никогда не дул ветер перемен.

Я встал с дивана, пнул ногой входную дверь и бесцельно поплёлся по лестнице вниз, игнорируя лифт. Я не доверял электронике, каким-то чудом продолжавшей работать в этом вязком, застывшем безвременье вопреки всем законам физики. Здесь действовали какие-то другие законы. Или не действовали никакие. Полнейшее беззаконие.

Я вышел из здания и зашагал по тротуару, вымощенному уличной плиткой. Плитка была разного цвета и составляла незамысловатый узор в виде нанизанных на невидимую ось ромбов, которые бесконечной чередой убегали вдаль, туда, где в голубоватой дымке высились голые скалы. Подгоняемый безотрадными мыслями, доплёлся до набережной и побрёл вдоль водной кромки, шурша ногами по красному гравию. Остановился, поднял красный кругляк и швырнул его в воду. Тихий всплеск – и никаких кругов на воде, ни малейших признаков ряби. Камень вошёл в воду, словно в масло, словно пальцы филиппинского хирурга в податливое тело пациента, и водная гладь, на долю секунды расступившаяся под напором твёрдого кругляка, тут же восстановила свою девственную целостность.

Я сел на скамейку, подумал было о сигарете, но тут же отбросил эту мерзкую мысль. «Что? Табакокурение? Какая гадость!» С тех самых пор, как мы оказались здесь, я не выкурил ни одной сигареты, не сделал ни одной затяжки. Нет, никто мне не запрещал. Просто не хотелось. Да-да, мне, убеждённому курильщику с многолетним стажем, который за одну-единственную сигарету готов был Родину продать (фигурально, конечно), совершенно не хотелось курить. Ни капельки. Я даже пытался себя заставить, но всё впустую: сигарета во рту так и осталась не зажжённой. Пожевал-пожевал, да и сунул обратно в пачку. Это окончательно выбило меня из колеи, может быть, даже больше, чем всё остальное.

Осознать всё происходящее я был бессилен. Ни это место, ни абсурдность ситуации, в которой мы оказались, не укладывались у меня в голове. Слишком тесен оказался мой мозг для таких вещей. Но не это было самое страшное. Рухнувший мир и попранные законы природы ещё можно как-то переварить, если не понять, то хотя бы принять, безоговорочно капитулировав перед фактами. И даже утраченная привычка к табакокурению, если откровенно, меркла перед более важной – самой важной! – проблемой. И этой проблемой была Лена.