Колыбелька из прутиков вербы

…Едет господин домой, закончилась его служба при королевском дворе, а навстречу ему печальная весть: «Нет больше твоей супруги, увяла лилия!»

– Ах, матушка, матушка, злая змея! Чем не угодила тебе жена моя! Отравила ты жизни моей цвет: как бы для тебя не почернел божий свет!

И в прозе, и в стихах рассказывала Луцка супругу-чужеземцу о чудесной лилии:

Почила дева в пору юных лет,Как будто высох розы ранней цвет,Почила дева, розе не дышать.Жаль ее, жаль – в земле ей лежать.

«Не хороните менясредь деревенских могил,Там жалобы вдов и сиротокмне спать не дадут.Хочу, чтоб покой мой вечныйлес дремучий хранил,Пусть вереск могилу накроет,и птицы над нею поют…»[5]

Не трогали эти истории сердце Юкио. Как ни старалась Луцинка, не понимал он их глубинной прекрасной сути, не постигал души народной. А ведь Луцинка открывала ему самую подноготную духа, которым жили ее прапрапращуры. Ей хотелось объяснить супругу то, что с малых лет поняла благодаря всем этим мистическим сказаниям она сама: главная опасность для человека содержится не в сверхъестественных силах, и не они помогут в случае беды. Главные горести идут от человеческой нетерпимости, жадности, зависти, злобы. И вот за них-то люди и бывают наказаны, причем самими же собой! А то, что люди издавна одухотворяют растения и небеса, – это чистейшей воды поэзия.

Однако идеи, связанные с переселением человеческих душ в цветы и деревья, мужа не увлекали. Он для них был слишком рационален по натуре.

В начале жизни

Холодность между супругами стремительно росла. Единственная тема, объединявшая их, – дочка Марико – на какое-то время еще скрепляла их неудавшийся союз.

– Сегодня она слышала, как лает пес, и сказала: «Ав!» – не могла не похвастаться дочкиной смышленостью Луцка.

Юкио в ответ улыбался ребенку.

Однажды они втроем собрались на балконе и смотрели, как в садике расцвело яблоневое дерево. По молодой травке важно ходила ворона, изредка выкрикивая тревожно:

– Кар! Кар! Кар!

Луцинка любила ворон за их ум и с детства наблюдала за ними. Ей казалось, что она понимает их речь. Иногда птицы переговаривались просто так, и голоса их звучали вполне мирно, хоть и громко. Так соседки перебрасываются дружелюбными репликами, стоя каждая на крылечке своего дома. Порой и крикнуть приходится, но ясно же, что все между ними мирно. А вот крики об опасности звучали резко. И человеку тоже становилось вполне понятно, что птица встревожена и подает сигнал другим. О чем сейчас предупреждала ворона? Скорее всего о них, людях, разглядывающих ее с высоты. Улетать ей не хотелось, что-то она там, под яблоней, нашла, но сигнализировать сородичам считала своим долгом.

– Кар! Кар!

И вдруг малютка Марико сказала:

– Кар!!!

Громко и четко произнесла. Настолько громко, что даже поперхнулась и закашлялась.

Очень смешная вышла сценка. Луцка рассмеялась. Юкио улыбнулся и сказал:

– Смотри-ка, первое слово она произнесла по-японски!

– Как это? – не поняла Луцинка. – Где ж тут японский?

– По-японски «ворона» – «карасу́», – пояснил гордый папаша.

– Вот как, – протянула Луцинка, – по-японски! А почему тогда не по-английски? Может быть, она услышала, как за домом машина сигналит, и сказала «кар», потому что я ее учила, что машинка – на английском «кар»? Что скажешь?

Муж и жена улыбались друг другу, как в добрые времена, когда о любви между ними еще не было сказано ни слова.

– Каррр! – снова крикнула ворона из-под яблони.

– Каррр! – повторила Марико и помахала птице рукой с балкона.

– Похоже, она научилась говорить по-птичьи, – сказала Луцинка.

– Ну да. Собачий язык она у нас давно освоила, теперь по-птичьи научилась, – согласился Юкио.

Кажется, это была последняя столь явная сцена супружеского мира и взаимопонимания. Юкио полностью вернулся к своей навязчивой идее и не мог себе позволить заниматься ничем другим. С появлением дочки квартирка жены стала казаться совсем крошечной: всюду царил маленький ребенок, его вещички, голос. Воздух был пропитан запахом молочной каши и свежевыстиранных пеленок. Сосредоточиться не получалось.

Когда Марико исполнился годик, отец оставил жену и дочку, купил маленькую квартирку, чтобы никто не мешал ему постигать древнюю мудрость. Он приходил раз в неделю и смотрел на Марико. Она бурно радовалась отцу, как самому дорогому человеку на свете. Мама неизменно удивлялась: надо же, не видит его, заботы от него никакой, не играет, не гуляет, сказку не расскажет, а дочка бросается к нему с таким счастливым личиком, что сердце разрывается смотреть. Марико что-то лепетала, хватаясь за руку отца, пытаясь успеть рассказать что-то очень важное, как делала это не так давно ее мать. Женщины! Им лишь бы поговорить. Это часть их природы…