Колыбельная для моей девочки

Он повернул руку. Голубой краб был на месте, на внутренней стороне запястья. Энджи посмотрела Загорскому в лицо.

– Роксана? – прошептал он.

Энджи почувствовала, как навернулись слезы. Прилив эмоций был настолько мощным и неожиданным, что она испугалась. Поднявшиеся в ней противоречивые чувства казались клубком любви, страха, замешательства – и горечи предательства.

Загорский двинул руку по синей столешнице, словно желая дотронуться до Энджи, убедиться, что она из плоти и крови, но тут же покосился на зеркальную стену комнаты наблюдения и убрал руку.

– Я похожа на нее? – не удержавшись, спросила Энджи. – Я похожа на мою… мать? – Она с трудом произнесла это слово, боясь, что это сон и сейчас все разлетится, как хрустальный шар, на осколки памяти, которые уже не сложишь.

Глаза Загорского повлажнели. Он кивнул.

– Да, – прошептал он, – на Анастасию.

У Энджи по спине пробежал мороз.

– Ее так звали?

Он кивнул.

Энджи смахнула случайную слезу, покатившуюся по щеке.

– А фамилия?

Загорский покачал головой, точно до сих пор не веря в реальность происходящего.

– Не знаю, – прошептал он. – Она ни разу не сказала, а я не спрашивал.

– Что с ней произошло? Что случилось с Милой?

Загорский дернулся всем телом. Взгляд снова метнулся к прозрачному стеклу. Он чего-то боялся. Энджи напряглась:

– Пожалуйста. Я должна знать.

Кончиками пальцев он коснулся своих губ с левой стороны, там, где у Энджи был шрам.

– Это вы сделали, Семен? Вы мне этот шрам оставили?

Он прикрыл глаза – может, воспоминания были слишком болезненными или мучило раскаянье – и покачал головой.

– Значит, Майло Белкин?

Глаза у Загорского полезли из орбит. В них читался ужас.

«Черт, ошибка. Срочно меняй тему, прежде чем он замолчит, вспомнив, что через два дня у него слушание об УДО и все, что он сейчас скажет, может стать основанием для нового обвинения».

– А моя мать жива? – быстро спросила Энджи, возвращая беседу в прежнее русло и стараясь, чтобы голос прозвучал нейтрально и почти утвердительно.

Загорский еле заметно покачал головой.

– А Мила?

Слезы, блестевшие у него в глазах, потекли по щекам. Загорский не вытер лица.

– Что с моей сестрой, Семен? Кто ее замучил? Это ты убил маленькую девочку и выбросил ее тело в какую-то реку или море, как мусор? Ее нога приплыла на днях в Цавассен.

– Нет! – Загорский грохнул кулаком по столу и задержал руку. Лицо налилось кровью, челюсти сжались, мышцы на шее вздулись, как канаты. – Я бы ее никогда и пальцем не тронул, – проговорил он сквозь зубы.

– Тогда кто? – дрожа от волнения, Энджи подалась вперед.

Загорский яростно глядел на нее – клокотавшие эмоции угадывались в подергивании мышц. Он боролся с собой, чтобы не заговорить. Было очевидно – ему так же нестерпимо хочется открыться, как и промолчать.

– Семен, вы же знаете, что с ней сталось, – настаивала Энджи, не отрывая взгляда от ярко-голубых глаз. Границы времени и реальности начали расплываться. – Когда-то вы о нас заботились, Сёма, любили нас с Милой… – Энджи сама поразилась, когда с языка сорвалось уменьшительное обращение. Точно женский голос позвал его: «Сёма!» Тот же голос, что пел колыбельную, а потом кричал ей забираться в бэби-бокс и сидеть тихо.

– И она вас тоже любила, Сёма! Моя мать, Анастасия.

Загорский сжал задрожавшие губы.

– Вы сожалеете о том, что случилось, правда?

Он опустил голову и уставился на свои ладони на глянцевом синем столе. Огромный человек смотрел на свои руки как на чужие, будто удивляясь тому, что эти руки могли натворить. Скованный цепью гигант, медведь в клетке. Энджи ощутила неожиданное сочувствие.

– Сёма, – она тронула его пальцы. Загорский вскинул глаза. – Скажите мне, кто это сделал, кто их замучил?

Было очевидно, что в нем происходит борьба – Загорский опасается последствий своего признания и страстно желает рассказать правду о прошлом. Внутренний конфликт – болезненный, ощутимый и мощный. Энджи охватило отчаяние – ей больше ничего не добиться. Загорский сказал все, что хотел сказать.

– Сёма, – настойчиво начала она, – это вы отец Роксаны и Милы?

Его рот изогнулся, словно от физической боли.

– Тест ДНК это покажет, Сёма. Ваша ДНК в базе данных, достаточно стандартного анализа…

– Я не ваш отец, Роксана, – прошептал он, – но я был вам больше отцом, чем он.

Энджи, будто оглушенная, перевела дыхание.

– Кто – он?

Загорский глубоко вздохнул, взглянул на зеркало, за которым, как он знал, стоят и наблюдают сотрудники тюремной охраны, и повернулся к двери. Он хочет уйти – от нее, от вопросов, от прошлого. Возможно, от чувства вины. От себя.

– Вы ее любили? Анастасию?

Загорский сделал движение встать.

Энджи схватила его за руку:

– Пожалуйста, не уходите! Подождите хоть немного! Вы подарили мне и Миле такие сиреневые кроссовки, с высоким верхом. Положили их в коробки с сиреневыми бантами. Сёма, я же помню, мы вас любили, однако в Ванкувере вы гнались за нами с пистолетом и ножом. Вы забрали мою мать и сестру…