Командарм (СИ)

"Интересно девки пляшут…" — подумал Кравцов, перелистывая не успевшие еще по-настоящему состариться документы. Их писали разные люди и с разными намерениями, но между строк, за колючкой рукописных букв и серыми развалинами казенных шрифтов чудился запах крови и блеск золота.

"Что же ты хочешь этим сказать, Семенов? О чем шепчешь?"

Но, разумеется, это были не единственные возникшие в голове бывшего командарма вопросы. Где Семенов достал все эти "ужасные сокровища"? Почему принес их Кравцову, и почему именно их? Мало ли других интересных событий произошло в Гражданскую на Украине! Так почему, именно эти? А есть ли другие папки вообще? И если есть… Отдел Военного Контроля расформирован решением Бюро ЦК РКП(б). Случилось это поздней осенью восемнадцатого, возможно даже зимой. Подробнее Макс не помнил, но не в том суть. Декабрь восемнадцатого или январь девятнадцатого, какая, к черту, разница? Однако март двадцатого — это уже совсем другая история…

"Что же ты крутишь, Жорж? О чем молчишь?"

Третью папку Кравцов открывал в полном раздражении и едва ли не с досадой. Во рту стало горько, словно дыма порового наглотался. Начало подергиваться левое веко, чего с ним не случалось уже с весны. Но все же через силу, через "нехочу" развязал бязевые, — "как от подштанников, право слово", — тесемки, раскрыл. Папка оказалась анонимной: без надписей, даже не пронумерована, а внутри лежала всего лишь рукопись. Пачка разномастных листов, исписанных ровным, но как бы бегущим, торопящимся куда-то почерком. Где-то карандаш, где-то перо. Помарки, исправления, пометки на полях. "Военная и боевая работа социалистов-революционеров в 1917–1918 г.г."

"Ну-ну!"

Рукопись предварялась чем-то вроде письма. Адресат указан не был, как не проставлена и дата. Черновик, одним словом.

"Черновик…"

"…разочарование в деятельности эсеров", "… я пришел к мысли о необходимости открыть темные страницы прошлого п.с.-р.", "…эсеры представляют собой реальную силу, могущую сыграть роковую роль при свержении Советской власти…"

"Что за бред?", — но вывод напрашивался сам собой, даже если бы автор письма все так и не прописал:

"…нужно их разоблачить и раскрыть истинное лицо перед судом революционных трудящихся".

О, как! И тогда повеяло на Кравцова такой тоской, что запер он по-быстрому папочки со своим смертным приговором в несгораемый шкаф, привел в порядок ящики у стены, сунул бутылку со спиртом в карман шинели и пошел домой.

9.

В эту ночь они напились. Само как-то получилось. То есть, у Кравцова даже после поверхностного ознакомления с документами из снарядного ящика, "крыша ехала" по всем правилам. А тут еще огонь в очаге потрескивает, распространяя порывами — словно дышит — тепло и запах разогретой смолы. Каша с мясом. И разговор "по душам" с любимой женщиной, когда нежданно-негаданно начинаешь рассказывать вещи, о которых никогда, ни при одном человеке даже не упоминал. Нет, ничего секретного. Напротив, все свое, насквозь личное, и именно поэтому запретное для оглашения. Но и Рашель тоже поддалась магии момента, открылась вдруг, как редко кто раскрывался когда-нибудь перед Кравцовым.

Она говорила… Он говорил.

Ночь плыла за окном огромной черной птицей, и спирт уходил влет без заметного воздействия, но зато потом, позже, когда отбушевала внезапно обрушившаяся на них прямо посередине разговора страсть, беспамятство накрыло их своим пологом, и не отпускало до позднего утра. Так что на занятия в тот день они оба опоздали.

Глава 4. Люди и тени

1.

С утра распогодилось. Небо очистилось и засияло прозрачной, едва ли не хрустальной голубизной. Стало тепло, но у Кравцова настроение от этого не улучшилось — у него болела голова. Проснулся на рассвете с ощущением потери. Впрочем, что "потерял" и где, не вспоминалось. Наверное, приснилось что-то, однако от сна этого и следов уже не осталось, одни обломки. Да еще боль, монотонно пульсирующая в висках.