Тогда я как следует пораскинул мозгами и подумал: «Гибралтар мы прошли, добрались до Атлантики, и тут посыпались дары – мы начинаем есть по-человечески». Я обнял своего помощника Бечьенцо, точнее, Несчастного Бечьенцо, как мы его называем, чтобы отличить от другого Бечьенцо, моториста и ныряльщика за кораллами, который сегодня утром вышел в скафандре и не вернулся. Герой, сказал о нем командир, без его самопожертвования мы бы давно уже погибли. Память о нем будет отмечена золотой медалью. Но хотя этого Бечьенцо больше нет, моего помощника продолжают называть Несчастным, потому что он не учился грамоте, а семья его – целый выводок братьев и сестер, мал мала меньше, живут в приюте и, главное, без матери, а это, по-моему, самое страшное несчастье, которое может настигнуть ребенка. Он знает алфавит от
«Клецки! – кричал он. – Клецки!» Он, оплакивавший полчаса назад другого Бечьенцо, был вне себя от счастья. Он не лукавил ни тогда, ни сейчас, и это подбадривало меня и помогало расслабиться. Я тоже плакал сегодня утром, а сейчас умираю от счастья. Он не стыдился, и я не стыжусь. Утром был грустен, а сейчас смеюсь. Я жив. Я готовлю клецки, а к ним – самый вкусный на свете соус.
Вдруг из громкоговорителей грянул гимн. Тоже приказ командира, бросает старпом, проносясь обратно на верхнюю палубу мимо камбуза. А когда командир приказывает включить наш гимн, приказ подразумевает, что все должны петь, кто бы и где бы ни находился. Гимн наш красивый.
Распевая во все горло, Несчастный Бечьенцо набросился на картошку, доселе запрещенный продукт, а я, распевая во все горло, думал о соусе: лук, сельдерей, очищенные помидоры и сыр пармезан. Я уже его предвкушал. Точно так же, как когда познакомился с Анной в военном госпитале в Специи: я предвкушал ее поцелуи с первого раза, когда она мне улыбнулась.
Электрический патефон «
14. Степович
В то время как командир учится курить «с другой стороны», а из громкоговорителей второй раз звучит гимн, я замечаю в небе самолет. Я вижу его раньше всех, он – крошечный в затянутом серыми облаками небе, это могло быть и темное пятно в моем глазу, или же муха, или же истребитель RAF в трех километрах от нас, и я, еще толком сам ничего не зная, первым делом кричу: «Командир!» и показываю ему вверху, за его спиной, точку, ближе к корме, ближе к Гибралтару, ближе к Европе, «Командир!».
Это действительно истребитель RAF на высоте три километра.
Необычайное зрелище войны на море – увидеть, как стайка пацанов, сражающихся мокрыми полотенцами, в мгновение ока становится убойной силой. Как правило, при появлении самолета на подводной лодке происходит следующее: звучит сирена быстрого погружения, и за сорок пять секунд, захронометрированных командиром на последних учениях,
Раздается приказ: «Занять огневые позиции!» Муларджа вмиг оказывается у первого орудия, к другому подбегает старший канонир Чеи, к пулеметам несутся Пома и Чеккини, скачкáми по узкому и скользкому настилу. Они парни резвые, но, клянусь, задержись один из них, я бы занял его место за пулеметом. Из орудия я бы рискнул пульнуть по кораблю, но по самолету, с их безошибочной точностью, вряд ли; а из пулемета могу, особенно из тех, которыми вооружен «Каппеллини», я из них стрелял и показал неплохие результаты. Я спросил у командира, разрешит ли он мне разок стрельнуть, спросил по-венециански, потому что ему нравится, когда говорят на его диалекте, а я диалекты изучал в университете: фриульский, фельтринский, венецианский, падуанский, вичентинский, веронский, веронский низинный, полезанский. «Comandante, me faeo sparàr na volta ai inglesi coea mitràlia?» А он отвечает: «Bon!»[17]