Командир

Да, мы с ним побратались. Но он – капитан третьего ранга и командир подводной лодки. А я всего лишь главный корабельный старшина, старший рулевой и старший помощник, и никогда не знаю, когда он шутит, а когда говорит всерьез.

Он пошутил, не дав мне ознакомиться с приказом. Когда я развернулся, собираясь уйти, слегка обиженный, если по правде, он передал мне листки.

Засада, было написано там, как и можно было предвидеть. Для чего на войне нужна подводная лодка, как не появляться внезапно из воды и подбивать корабли противника?

В Атлантике, было написано там, то, чего я боялся. Гибралтар. Теоретически мог быть и не он, а Средиземное или Красное море, где не столь опасно. Но такими командирами, как Сальваторе, не разбрасываются и не посылают туда, где не слишком опасно. Таких, как он, посылают туда, где опасность – наивысшая, а пройти Гибралтар – задание почти неисполнимое. Я сказал ему об этом в шутку, потому что он понимает лучше, когда я шучу: «Ты поэтому решил позвать меня в это путешествие?»

Потом я перешел с ним на венецианский, потому что он любит, когда я разговариваю с ним на родном языке, и сказал ему, что, по-моему, это равносильно тому, что пройти между Марко и Тодаро. Я думал, он знает эту венецианскую побасёнку. Но он, который знает все, ее не знал. Не знал о двух мраморных столбах, увенчанных статуями святых покровителей Венеции при въезде на площадь Сан-Марко. Не знал, что когда-то между ними, во времена дожей, стояла плаха, где рубили головы, и поэтому пройти между ними считается у венецианцев дурной приметой. Он не знал даже о святом Тодаро, которого зовут так же, как и его, и что он был покровителем Венеции до того, как им стал святой Марко. Он не знал решительно ничего.

Я-то считал, что он знает все, и меня даже смутило его невежество, как будто я увидел его нагишом. «Я же из Кьоджи, – виновато сказал он, – из Соттомарины»[7]

. После чего взял себя в руки и перевел разговор на известные ему, но не мне, темы, поскольку командир среди нас – он. И рассказал мне, что «Каппеллини» уже бывал в Гибралтаре под командованием Мази, которому не удалось пересечь пролив, но на пути назад он на десять дней встал на прикол в Сеуте, пользуясь ложным нейтралитетом испанцев, и с высокой точки за портом изучил систему британской обороны пролива. Там есть возможность пройти, сказал он мне, и показал проход на навигационной карте. «Dabòn, el xé un po» un co’o de botilia, ma «l ghe xé»[8].

Он перечислил мне подводные лодки, которым за последний месяц удалось пройти через пролив: «Маласпи`на», «Барбари`го», «Дáндоло», «Маркони», «Финци», «Баньоли`ни» и два дня назад «Леонардо да Винчи» под командованием Кальфы. Всего семь.

«По-твоему, мы с тобой такие долбоебы, что не сумеем пройти?»

Это и есть прекрасное в Сальваторе Тодаро: с ним чувствуешь себя уверенно, когда он уверен в себе.

«Самая современная лодка в армаде, – добавил он, – доверенная лучшему старпому Итальянского Королевского флота, мы что с тобой, два долбоеба, что ли, которым слабó пройти?»

9 часов 35 минут

Погружение.

5. Скьясси

Без войны тут можно было бы рехнуться. Будь только одна навигация, мы бы тут точно все спятили. Жить каждый день друг к другу впритык, телесные запахи смешиваются с парами топлива и мазута, целый день сидеть в напряжении и слушать, воображать и предугадывать, что нас ждет, и ни одна хорошая мысль не приходит в голову. Запертые в этой отравленной посудине днем и ночью, независимо от того, движемся ли мы на поверхности или плывем в погружении, когда не хватает воды, чтобы умыться, и с едой исключительно из консервной банки, мы обязаны денно и нощно вести наблюдение за перемещением какого-нибудь объекта или спасательной шлюпки; когда не хочется перекурить или сыграть в карты, а одно-единственное желание – спать, превращающее нас в животных. Я видел матросов, спавших стоя. Плавать на подводных лодках – это то, что лишает тебя желания жить; об этом бы стоило говорить, а не об атаках, не о пальбе торпедами или о свисте при быстром погружении, когда в нескольких метрах от тебя взрываются бомбы: это незабываемые минуты, бесспорно, поскольку рискуешь жизнью, а рискуешь потому, что она есть. А когда практически постоянно нет ничего другого, помимо передвижения и вони, монотонной работы и пустоты, тогда есть от чего охренеть.