Командировка

Я спустился в холл, там была стойка небольшого бара, я заказал длинногривому бармену двести коньяку, бутерброды и кофе. Буду тут сидеть, пока не приедет Валя Сорочкин. Впрочем, омоновцы могут задержать его у дверей. Я медленно пил, ел и соображал, как поступить, если Сорочкина не пустят. За стойкой бара сидели двое парней – один был заросший, нестриженный, наверное, от рождения, второй – горбоносый, с мокрыми губами. Они пили, курили, на меня даже и не взглянули. Ну и черт с ними!

С площади донеслось тревожное завывание сирены скорой помощи. На втором этаже вдруг возник громкий спор – слов было не разобрать, голоса сердито гудели, упало и разбилось что-то стеклянное. Затем все стихло.

Прошло минут двадцать. Раздались шаги – кто-то быстро спускался по лестнице. Я поднял голову и увидел Настю. Отчетливо и как-то вызывающе стучали ее каблуки по ступенькам. Нестриженый и горбоносый соскочили с табуретов. Я тоже встал и шагнул к Насте, но те двое мигом возникли между нами.

– Мотай отсюда, кореш, – посоветовал горбоносый, приоткрывая пиджак, чтобы я мог разглядеть рукоятку пистолета, засунутого за ремень.

Настя молча шла к выходу. Я рванулся было за ней, но те двое ловко и крепко схватили меня под руки.

– Я же сказал, не лезь, козел, – повысил голос горбоносый.

– Настя! – позвал я.

Она обернулась, секунды три смотрела, как я пытался вырваться, а потом сказала:

– Отпустите его. – И когда я к ней подошел, подняла на меня свои серые сердитые глаза. – Что тебе нужно?

Тут на меня нашло. Я поклонился ей и сказал:

– Позвольте предложить, красавица, вам руку, вас провожать всегда, вам рыцарем служить.

Я полагал, она оценит ироническую интонацию, с которой я произнес фразу из оперы «Фауст». Она не приняла иронии, но взгляд ее смягчился. Черт возьми, разве мы не были любовниками?

– Хорошо, – сказала Настя. – Ты можешь меня проводить, рыцарь.

Вчетвером мы прошли сквозь цепкие взгляды омоновцев. На площади было ветрено и зябко. Темные, с закрытыми ставнями, киоски казались сторожевыми башнями. Порывы ветра швыряли в них обрывки газет, обертки и прочий мусор, перекатывали по площади пивные банки.

Вчетвером сели в черный ЗИЛ: нестриженый за руль, горбоносый с ним рядом, мы с Настей – на заднее сиденье. Машина тронулась.

Мы ехали по плохо освещенным улицам города, который когда-то в детстве казался мне красивым, зеленым. Деревья – акации, клены, каштаны – и теперь стояли длинными рядами. Но не было прежнего, давнишнего ощущения красоты. Затаившийся в предчувствии беды город у остывающего неспокойного моря. И я мчусь по нему незнамо куда с женщиной, которую люблю и которая мне изменила.

– Настя, – сказал я тихо. – Ни о чем не спрашиваю, только одно скажи, очень прошу: ты прилетела сюда к Братееву?

Она курила, пуская дым в приоткрытое окошко, и молчала. Ладно, не хочешь отвечать – не надо. Вдруг она сказала, глядя в окно:

– Братеев – мой бывший муж.

Я ошалело моргал.

– Так ты, – вытолкнул я из пересохшего горла, – ты что же… хочешь к нему вернуться?

– Еще не решила.

Кто-то из сидевших впереди пофыркал носом, словно услышал нечто смешное. А меня захлестнуло отчаяние. Вычитанные из книг вероломные женщины – их лиц я не различал, но у всех были рыжие гривы – хороводом кружились перед мысленным взором. Захотелось остановить машину и выйти… бежать от своей беды, от рухнувшей любви… от самого себя…

– Он груб, – бросила Настя, прикуривая от догоревшей сигареты новую, – потому я и ушла от него. Но по крайней мере Братеев – настоящий мужчина.

– Ага… – Я мигом вспомнил, что, собственно, происходит. – И ты считаешь то, что он сейчас делает, настоящим, достойным делом?

– Может быть, и так. – Она помолчала немного. – Во всяком случае, это дело. Осточертела болтовня, треп, бесконечное воровство…

– Твой друг Сундушников, – вставил я, – украл бюст Инессы Арманд.

– Никакой он мне не друг, – отрезала Настя.

А ее горбоносый телохранитель обернулся и рыкнул угрожающе:

– Ты! Закрой свою форточку, понял?

В машине воцарилось молчание. Только нестриженый за рулем пофыркивал, словно черт нашептывал ему анекдоты.

Спустя полчаса машина выскочила из длинной аллеи тополей на пустырь, миновала несколько строений барачного типа и подъехала к схваченному бетонными плитами морскому берегу. Тут был длинный старый пирс на черных толстых сваях.

– Приехали, – сообщил нестриженый.

Я вышел из машины вслед за Настей. Горбоносый тоже выскочил и крикнул мне:

– Ты! Тебе дальше нельзя. Давай обратно в машину!

Я быстро шел по пирсу, на полшага отставая от Насти. Когда-то здесь, наверное, был причал яхт-клуба, но сваи давно подгнили, доски расшатались. Они стонали под нашими шагами, словно от боли.