Командировка

— Мне кажется, — ответил я, — что если я приму ваши правила игры, то подведу не только себя, но и вас, да и многих других. Больше мне и сказать нечего.

Перегудов смотрел в сторону. Капитанов курил, осыпая колени пеплом. Никорук уныло чмокал губами.

Я не сумел высказать то, что хотел, что должен был. Не получилось. Да и не могло получиться. Пройдет время, прежде чем я одолею привычную немоту. Если одолею.

— Вы в самом деле больны, — сказал Перегудов, продолжая изучать горшки с цветами на подоконнике. — Жалко, что вы не можете услышать себя со стороны… Что ж, всего хорошего. У меня больше нет вопросов.

— Минуточку, — вступил Федор Николаевич. — Вы что же, действительно считаете нас всех мошенниками? Или уж как похуже?

— Считает, — ответил за меня Капитанов. — А себя считает новоявленным мессией.

Я пожал плечами.

— Идите, идите! — подтолкнул Перегудов. В его глазах я прочитал сожаление. Лицо Никорука, так недавно сиявшее добродушной лаской, сейчас было похоже на потухшую свечку. Капитанов отвернулся.

— До свидания! — сказал я, неизвестно чего ожидая. Никто не ответил.

Директор, Петр Ипполитович, не поднялся мне навстречу, но приветливо указал на стул и осведомился, кто я и по какому делу. Я назвался и положил перед ним листки своей докладной. Потом сел и начал считать ворон. На середине первой странички Петр Ипполитович сказал: «Ах, да, помню!» — и цепко взглянул на меня из–под очков. Дочитав до конца, он повторил «да, да, помню!», перевернул листки: нет ли чего на обратной стороне. Не было там ничего.

— Ну и что? — спросил он, сняв очки и лаская пальцами роговые дужки. Разве решение этого вопроса не в компетенции Перегудова?

— Мне кажется, его решение неверно.

— Вам кажется? А вы кто? — он заглянул в конец докладной. — Ах, да, помню, — старший консультант. Как ваше имя, отчество?

— Виктор Андреевич.

— Хорошо, Виктор Андреевич, будем считать, что вы просигнализировали и сигнал принят. Спасибо вам, так сказать, за бдительность, вы удовлетворены?

— Нет, — сказал я. — Прошу дать рекламации официальный ход и потребовать официального ответа.

— ?..

— В противном случае вынужден буду сообщить по инстанции.

Петр Ипполитович снова водрузил на нос очки и прочитал докладную вторично. Работа мысли никак не отражалась на его курносом костистом лице. Зазвонил телефон, и несколько минут Петр Ипполитович обсуждал с кем–то детали закупки партии электромоторов.

— Работнички аховые! — сказал Никитский, повесив трубку. На меня он посмотрел так, словно удивился, что я еще здесь.

— У вас конфликт с Владленом Осиповичем?

— Нет.

— Но вы не можете прийти к единому мнению?

— Да.

Первый раз Петр Ипполитович улыбнулся. Это была улыбка мудреца, разгадавшего наконец тайну философского камня. Он подул на стеклышки очков, глянул, отставив руку, через них на свет и стал аккуратно протирать фланелевой тряпицей.

— Интересно! — оценил он доверительным тоном. — С чем только не приходится сталкиваться директору. Знаете, Виктор Андреевич, устаешь не столько от глубины и сложности проблем, сколько от их разнообразия… Значит, вы хотите, чтобы я поверил вам и ополчился на глубоко уважаемого мной Перегудова, а вдобавок по вашей подсказке устроил публичный скандал директору Никоруку, с которым, надо вам заметить, нас связывают многолетние и плодотворные деловые отношения. Это цель вашего визита?

— В общих чертах…

Никитский хмыкнул:

— Если я скажу вам «нет», Виктор Андреевич, если скажу, что мне и слышать бы не хотелось о подобной авантюре, куда вы именно пойдете?

— Сначала в министерство, потом в ЦК. Как положено.

— И вы, разумеется, даете себе отчет в том, что, удастся ли вам доказать свою правоту или (скорее всего) не удастся, на нашем предприятии работать вам будет очень трудно. Я бы сказал почти невозможно.

— Тек ведь не корысти ради…

— К сожалению, у меня нет времени вдаваться в психологические мотивы вашего… странного поведения. Обещаю еще раз посоветоваться с Владленом Осиповичем.

Никитский встал, сложил руки за спину и ждал, пока я тоже встану. Аудиенция окончена. Выражение лица его было бесстрастным, но в глубине глаз мне почудилось какое–то насмешливое одобрение, и я выругал себя за слишком усердную наблюдательность.

Я уже начинал привыкать к тому, что мне не подают руки на прощание…

Там, где асфальтированная тропинка сворачивает от главного здания к корпусам отделов и цехов, в тени трех дубов прячется миниатюрная изящная беседка, памятник неизвестному строителю–романтику. Здесь в одиночестве выкурил я две сигареты подряд, глядел на исполосованные ветвями облака, ни о чем не думал и с опаской прислушивался, как воют и грызутся внутри меня шакалы ревности, тоски и малодушия. Они с азартом поедали мои внутренности, и сигаретный дым только подхлестывал их.