Командировка

Тип требовал от женщины ответа на какие–то туманные «философские» вопросы и, не получив оных, перешел к угрозам и разоблачениям. Он брызгал слюной, издавал горловые хрипы, сверкал гнилыми зубами и, в общем–то, был не сильно пьяный, а сильно дурной.

Связываться с ним, понятное дело, не нашлось желающих, и от этого своего мнимого превосходства он все больше наглел и входил в раж. Я бы тоже, скорее всего, не вмешался, но случайно увидел испуганные, несчастные глаза женщины и еще заметил, что тип, приговаривая: «Лиха вы не встречали, а вот скоро встретите!» — каждый раз тихонько подталкивал ее коленом. Не заметил, а догадался, потому что женщина неестественно дергалась и беспомощно озиралась.

«Вот сволочь, — подумал я. — Почувствовал слабину и прет медведем».

Я передвинулся к ним, протянул руку и потряс хулигана за плечо:

— Эй, приятель! Отстань от женщины.

Тот был тертый калач, поэтому, повернувшись ко мне, ответил не сразу, несколько мгновений цепко вглядывался. Уловив, видимо, что особой опасности нет, он с охотой переключился на меня. Из его нечленораздельного свистящего горлового бормотания я понял только, что таких козявок, как я, он топит в каком–то пруду возле какой–то силосной башни. Я знал, на что шел, и приготовился молча терпеть его бред оставшиеся мне три остановки, но недооценил мерзавца. Приняв мое молчание и отрешенный вид за признаки малодушия, он подобрался ближе и вдруг, набрав слюны, плюнул мне в лицо. Я успел отвернуться, но зеленое бешенство вмиг согнуло меня в тугую пружину. Как раз подоспела остановка, открылись двери, перед нами образовался проход, и в этот проход я и выволок его за собой, намертво уцепившись за воротник рубашки. Кажется, кто–то мне помог, потому что со ступенек он свалился на меня, как можно свалиться, только получив крепкий пинок в спину. Мы оба упали на асфальт, я приложился щекой и расквасил себе губы и нос. Мужчина, невредимый, вскочил и стремглав понесся к домам, почему–то петляя как заяц. Только я его и видел.

Сошла и женщина с сумками, приблизилась ко мне и виновато спросила:

— Вы ушиблись, благородный юноша?

— Пустяки! — буркнул я, меньше всего желая с ней разговаривать, кляня себя за то, что ввязался в глупейшую историю.

— Нет, нет, я вижу, у вас кровь, — торопясь, она опустила сумки на землю, извлекла носовой платок и потянулась ко мне. На нас глазели со всех сторон.

— Не надо, — попросил я, — зачем вы сошли? Ехали бы себе.

— Я здесь живу. Вы должны пойти со мной!

Она попыталась тащить меня за руку, я нелепо упирался, и вся сцена доставила, надеюсь, много радости окружающим.

— Пойдемте, умоляю вас! — просила она с настойчивостью, достойной лучшего применения. — Прошу вас, иначе я места себе не найду. Вы же из–за меня пострадали.

— Пойдемте! — поддался я наконец: кровь солонила губы, и я сообразил, что ехать в таком виде в автобусе, да еще встретить около своего дома знакомых — не слишком заманчивая перспектива.

Так я попал в дом Владлена Осиповича Перегудова. Лина Петровна настояла на том, чтобы я остался ужинать, самолично промыла и заклеила мои ссадины. Муж, Владлен Осипович, бродил за ней из кухни в ванную, из ванной в комнату, как собачонка, и за этот вечер раз десять выслушал историю о моем подвиге. Лина Петровна трещала без умолку. Сухопарая, с нездоровым румянцем на щеках, подвижная — ртуть в розовой колбе, — она обладала бурным темпераментом общественного деятеля и разумом младенца. Впоследствии мне нравилось слушать ее забавные нервические рассуждения: об искусстве, науке и судьбах мира, но в тот раз, побитый, уставший, я был раздражен и уныл, и почему–то никак не мог решиться уйти. То есть я делал попытки, вставал, начинал прощаться, мямлил что–то о деловой встрече, но Лина Петровна картинно воздевала руки к потолку, кричала: «Ах, я умоляю! Ну, Владик, почему ты молчишь!» — и я покорно опускался в кресло. Владлен Осипович смотрел на меня сочувствующим взглядом и изредка со значением кивал на буфет и щелкал себя пальцем по кадыку.

Позже вернулась из института дочь Перегудовых — девятнадцатилетняя Алена, и сразу стало повеселее.

Лина Петровна в одиннадцатый раз поведала историю о том, как благородный юноша спас ее от позора, а может быть, и насилия, однако теперь слушатель попался неблагодарный. На меня Алена даже не взглянула хорошенько, а матери авторитетно указала:

— Вечно ты вмешиваешься в какие–то скандалы, мать. Пора бы тебе повзрослеть.