Командировка

У кинотеатра «Стрела» в очереди в кассу я разглядел знакомого человека. Да, это Петя Шутов, мой друг. И с ним молодая женщина. Она держит его под руку и что-то оживленно щебечет, а он отвернулся от нее, румпель в небо, всем своим видом подчеркивает, что случайно оказался и в этой очереди, и с этой женщиной.

— Петя! — окликнул я, направляясь к нему. — Петя! Здорово!

— Здравствуй, — сказал Шутов, скользя мимо скучающим взором. Выгуливаешься?

— Выгуливаюсь, ага. А ты в кино? Здравствуйте, девушка.

— Супруга моя…

Супруга протянула сухонькую ладошку.

— Вы из Москвы? Петя рассказывал… Пойдемте с нами в кино. Хотите?

Бедная его жена — беленькое, ручное созданье — приглашает меня в кино, а сама досмерти боится, что и ее-то, того гляди, отдалит от себя его величество муж. Вот она какая. Чем же она хуже Светы и Муси?

Чем не угодила мужику?

— Ну, ты стой, давай, — буркнул ей Петя, — а мы отойдем, покалякаем с товарищем.

Отошли к дереву, кора которого на уровне человеческой груди была истыкана черными точечками — следами гашения окурков. Дерево-пепельница. Больно ему стоять у кинотеатра, а ничего не поделаешь. Человек-царь природы.

Петя сказал с отчаянной покорностью судьбе:

— Во-о, в кино потащила. Видал? Думаешь, кино ей надо? На людях хочет со мной показаться.

— Ты ее пожалей, Петя. Она хорошая, сразу видно.

Взглянул исподлобья, полоснул черным шилом зрачков:

— А я плохой? Все хорошие. Жить только хреново.

Я поспешил перевести разговор, уж очень он сразу полыхнул. Не к добру это.

— Я завтра, наверное, уеду, Петя. Или в понедельник.

— Чего так быстро?

— Все. Сделал дело — гуляй смело.

— Ну да, — молвил Шутов, с трудом отстраняя тяжелые мысли о семейных неурядицах. — Ну конечно.

Накоптил и в сторону. Конечно. Стену лбом не прошибешь.

— Странный ты человек, Шутов. То так, то этак.

Не поймешь тебя.

— Я-то всегда так, а вы вот по-другому. И выходит у вас правильно, а у меня дырка в талоне. Эх, Витек, я думал, хоть какую ты им клизму вставишь.

Понадеялся я на тебя.

— На кого ты злишься, Шутов?

Он холодно ухмыльнулся:

— Ехай, Витек, ехай! Скатертью дорога.

— Тебе что — премию неохота получить?

— Мне охота еще разок тебе по рыльнику врезать.

Да ты и так весь обметанный. Ехай домой, ехай.

— Трудный у тебя характер, Шутов. Как с гобой жена живет… Говоришь загадками, злишься. Ничего не объясняешь. Может, ты обыкновенный псих?

Супруга Петина не отрывала от нас умоляющего взгляда. Очередь ее приближалась. Петя небрежно протянул мне пятерню:

— Бывай здоров, Витек. Не кашляй.

Я помедлил с рукопожатием:

— Послушай, товарищ Шутов. Я ведь никуда не убегаю. Командировка кончилась… Ты вот лучше скажи, могу я твою фамилию в отчет вставить? Как свидетеля нарушения технологического процесса. Ты-то не сдрейфишь, если понадобится?

— Шутов не суслик, — ответил он. — Только ты и то учти, Витек, что мне здесь по-прежнему предстоит работать. Я тут не в командировке.

— Значит, не упоминать про тебя?

— Упоминай, — он сверкнул неожиданно светлой, дерзкой, незлой усмешкой. — Обязательно упоминай.

Можешь и Давыдюка упомянуть. Я с ним разговор имел. Упоминай сколь влезет, только вредных вопросов не задавай.

Шутов пошел от меня, сильный, разогнутый, гибкий, и я поплелся за ним, обогнал и попрощался с его супругой.

— Очень приятно было познакомиться! — сказал я и поцеловал ее горячие пальчики, отчего она отшатнулась к стене и с испугом взглянула на повелителя.

Они отправились в кино на французскую кинокомедию «Новобранцы идут на войну», а я еще побродил по улицам, на которые опустился чернильный призрак ночи. Мое одиночество приобрело гигантские очертания, оттого что представил, как сидят в темном зале угрюмый Петя Шутов и его беленькая, доверчиво влюбленная подруга жизни, сидят и наслаждаются физиологическим юмором пустозвонной комедии. Вокруг них хохот, гогот, смачные реплики, самые смешливые в восторге ломают стулья, и они оба, муж и жена, поддавшись общему настроению, пытаются смеяться. «Ой, ой, смотри!» вскрикивает беленькая женщина, хватая мужа за пальцы, и Петя вторит ей смешком, разрывающим ему грудь, как икота. Тесно прижавшиеся друг к дружке, с напускным весельем следящие за одним и тем же действием, они кошмарно далеки друг от друга — дальше, намного дальше, чем незнакомые люди, случайно купившие места по соседству. Не хотел бы я участвовать в такой сцене.

Может быть, пройдут годы и многое переменится.

Любовь женщины превратится в постоянную привычную истерию — болезнь нервов, а терпение мужчины, иссякнув, вознаградит его поздним раскаянием. И так же точно придут они однажды в кинотеатр; и будут, вздрагивая от непонятного озноба, с натугой смеяться над вечными кривляниями комиков.

Я брел потемневшими улицами, и одиночество волочилось за мной, как яма. Да, подумал я, именно как яма. Понятия, которые в реальном мире вполне неподвижны, в сознании нашем имеют иногда ужасное свойство оживать и преследовать. Так бывает, подумал я, так бывает.