Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

— Все вы, мужики, такие!

— Кира Николаевна, — подал голос Калугин, — рассуждала бы ты поменьше. Выплюнь свою соску и картошкой займись. Подгорает.

— От такой жизни не то что закуришь — запить хочется. Сорок раненых да обгоревших в одном бою. И тридцать человек похоронили. Сегодня трое погибли.

— Можно подумать, ты от жалости к ребятам сейчас заплачешь!

Калугин недолюбливал броскую, высокомерную с бойцами медсестру, носившую на увесистой груди две медали «За боевые заслуги». Знал, что была в близких отношениях с начальником санбата. Получился какой-то скандал с его женой, и Замятину перевели от греха подальше в танковый батальон.

— Вы пишите свои бумаги, товарищ капитан, а за картошку не беспокойтесь.

Григорий Денисович Калугин хотел съязвить насчёт медалей, но сдержался. Несолидно бы получилось. Тем более, заканчивал письмо родителям погибшего сегодня младшего лейтенанта Кузовлёва. Ни медали, ни ордена у командира танка не было, так же, как у большинства других танкистов. Не баловали людей в сорок втором году наградами.

Глянув ещё раз на медсестру, подвинул ещё один листок. Надо представить Кузовлёва к медали «За отвагу». Заслужил её парень, хоть и посмертно. В упор на своём лёгком танке с немецкой самоходкой сражался.

Сидевший рядом Николай Антюфеев встрепенулся, к чему-то прислушиваясь. Крикнул, одевая шапку и бушлат:

— Гасите печку, фрицы летят, — и выскочил из землянки.

Кира растерянно застыла у печки. С руганью подскочил старшина Черняк, открыл заслонку и плеснул два ковша воды. Всё заполнилось клубящимся паром, серым от золы. Подхватив автомат, тоже выбежал из землянки.

В ночном небе нарастал прерывистый гул тяжёлых самолётов. Комбат Шестаков разглядел силуэты трёхмоторных транспортных «Юнкерсов-52» сширокими крыльями и массивным корпусом.

Батарея работала слаженно. Вокруг звена «транспортников» вспыхивали шапки снарядных разрывов. Тяжело загруженные самолёты плыли медленно, со скоростью 260 километров в час.

Казалось, что частые вспышки наглухо перегородили путь к Сталинграду тройке загруженных под завязку юнкерсов, но звено упорно пробивалось сквозь частокол разрывов. Следуя за ведущим, самолёты набирали высоту, но при этом терялась и без того медленная скорость.

Один из «юнкерсов» встряхнуло. Танкисты оживлённо кричали:

— Добивайте гада!

— Он уже отстаёт… сейчас кувыркнётся.

Повреждённый самолёт действительно отставал. Вспышки вокруг него превратились в сплошное светящееся облако. Старший лейтенант Антюфеев корректировал огонь, его команды сразу передавались на каждое орудие девушками-связистками.

— Черняк, разворачивай свой браунинг, чего стоишь! — крикнул комбат Шестаков.

— Есть! — весело отозвался старшина, передёргивая затвор крупнокалиберного пулемёта «Браунинг», установленный на бронетранспортёре «Скаут».

Черняк владел пулемётом умело. Тяжёлые пули, способные достать самолёт на высоте двух километров, шли светящейся трассой к силуэту юнкерса. Танкисты из роты Григория Калугина тоже не выдержали и открыли огонь из трофейного пулемёта МГ-42.

— Горит, сволочь!

— Это старшина его из браунинга уделал.

Хотя танкисты не жалели патронов, тяжёлый самолёт подбили зенитчики прямым попаданием снаряда.

Но даже с горящим мотором и рваной пробоиной в корпусе юнкере продолжал упорно тянуть в сторону аэродрома под Сталинградом. Затем стал быстро терять высоту, исчез из виду, а на горизонте вспыхнуло зарево. Спустя несколько секунд послышался глухой отдалённый взрыв.

— Пару танков или бронетранспортёр бы туда послать, — горячился лейтенант Пётр Бельченко. — Может, кто из фрицев уцелел. Да и трофеи пригодились бы.

— Не навоевался, орёл? — поддела его зенитчица Настя Вересова. — За каким хреном в ночь мчаться? На мину наскочить или в канаве голову свернуть? И вообще, лучше бы догадался меня погреть. Чтой-то застыла я на ветру.

— И то верно, — согласился Антюфеев. — Обними девку, лейтенант, если просит. А там сгорело всё. Разве что пару-тройку тюков в снег отбросило. Завтра подберём.

— Пошли ужинать, — подвёл итог спорам комбат Шестаков. — А ты, Петро, приглашай Настю к нам. Места за столом хватит.

Сержант Настя Вересова, в бушлате, с карабином за спиной, отрицательно покачала головой:

— Спасибо, товарищ капитан, я лучше к своим пойду.

— А мы что, чужие тебе? Вместе по фрицам стреляли. Надо обмыть подбитый юнкере.

— Лучшая наводчица во взводе, — вмешался Антюфеев. — Петро, бери девчонку, чего теряешься?

— Иди-иди, не ломайся, — благосклонно проговорила Кира. — Петя Бельченко разведчик смелый, а насчёт девушек теряется. Хоть целоваться его научишь.

— Помолчала бы, товарищ медсестра, — вскинулся было двадцатилетний лейтенант и неожиданно заявил — А целоваться я умею, нечего ерунду болтать.

— Умеешь, умеешь, — отмахнулась Кира Замятина. — Будем мы ужинать или нет?

— Пошли, Настя, — осмелел Петро. — Сам товарищ комбат тебя приглашает.

Кое-как уместились за сколоченным из досок столом, где стояли банки трофейных консервов, миски с солёной капустой, салом, крупно нарезанной селедкой. Кира поставила в центр сковороду с жареной картошкой: