Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)

– О-оо-хо-хо-хо!! – от смеха падаю на бок. «К женщинам!» Я-то знаю, как развязный, нахальный Вячка теряется, ни с одной заговорить не может. Встанет к ней боком, уставится на носки ботинок. И куда только девается вся его бесцеремонность?

Его физиономия красней свёклы. Сипя, втягивает в себя воздух, выдыхает с бешенством:

– Ах, ты так... – Ему хочется изругать меня как можно обиднее, но тут Джек Потрошитель произносит:

– Артиллерия!

* * *

Вглядываемся в снежную даль. Там скопление человеческих фигурок, лошади, какая-то возня. Лошадей отводят от чего-то чёрного: это, кажется, не сани.

– Рассредоточьтесь! – кричит нам Паштанов из окопчика.

Разбегаемся по нашим ямам в снегу...

Вдалеке рокотнуло, переходя в надсадный, с шипением, с режущим присвистом вой. Рвануло позади правого фланга, словно небывало свирепо грохнул гром. Как страшно встал грязно-зеленоватый «тополь» разрыва! Ужас вжимает меня в окопчик. Эх, был бы он не в снегу, а в земле! Хватаю лопатку и рою, рою. Удалось углубиться в промёрзшую землю дюймов на десять, не больше...

Рвануло впереди нас. Потом – позади, но так близко, что на минуту заложило уши. Кислая едкая вонь сгоревшей взрывчатки. Снова ненавистный, выкручивающий тебя вой...

Страх такой, что вот-вот всё твоё существо обратится в сплошной истошный нечеловеческий крик. Согнувшись в три погибели в яме, вгрызаюсь в землю лопаткой, держа её под грудью.

Разрыв справа – аж земля дрогнула. Кто-то кричит:

– Мазуркевича и Чернобровкина убило!

У меня сводит рот в странной неудержимой зевоте. Снаряд летит... Тычусь лицом в землю, трясусь. Я уже не властен над своим телом, сейчас оно само подпрыгнет – ноги понесут прочь от этого места, прочь от противника...

Не успел стихнуть гром разрыва, слышу голос Паштанова:

– Кто оставит позицию – расстреляю!

Орудую лопаткой, штыком в моём окопчике, выбрасываю мёрзлые комья земли, колкое крошево, копаю...

Охватила слабость, какое-то тошнотворное изнеможение, икание...

Замечаю, что дует довольно сильный ветер. Ох, и жуткая стужа! Небо в неплотных облаках, впереди и немного слева – мутно-лиловое, дымное солнце. Тускло освещённая злая белая равнина. На её краю – недосягаемая пушка, посылает в нас снаряд за снарядом...

Нестерпимо тянет свернуться в окопчике, как сворачиваются в снегу собаки, зажать руками уши, зажмуриться, замереть.

* * *

– Уходят! Глядите, братцы, – уходят!

Высовываю голову из ячейки: кто? где? Билетов показывает назад. От нашей цепи поспешно направляются в тыл две фигуры.

– Зверянский, Осокин, Селезнёв! – резкий голос Паштанова. – Догнать и застрелить!

Истязающий, с визгом, вой: съёживаюсь в окопчике. От разрыва меня чуть не выбросило из него. Придя в себя, замечаю, что громко мычу. О! – как тянет мочиться! Окоченевшие пальцы еле справляются с пуговицами... Потом я смотрю назад. Две уходящие фигурки уже довольно далеко. Увязая в снегу, наклоняются вперёд, пытаясь перейти на бег. По диагонали приближаются к насыпи железной дороги. Дальше видны будка и сарай Сухого разъезда.

За двумя спешат трое, отстают шагов на пятьдесят. Крайний слева припал на колено, уставил винтовку. Одна из двух фигурок подскочила – запоздало долетел гулкий упругий удар выстрела. Прячусь в окопчике: о-о! невыносимо!.. Снова выстрел... ещё, ещё... Руки в ледяных перчатках прижаты к глазам, твержу: «Скорей-скорей-скорей!!! Когда это кончится?!» Выстрел...

Считаю, считаю про себя... Сорок... сорок пять... Кажется, всё!

Распрямляюсь, заставляю себя не глядеть в ту сторону. Из соседней ячейки на меня смотрит Вячка, физиономия страдальчески искажена.

– Лёнька, я бы не смог...

А пушка посылает нам очередной подарок.

* * *

Трое вернулись. Зверянский докладывает Паштанову. Различаю громко произнесённое слово: «Исполнено!»

Осокин лежит в пяти шагах от своей ямы. Задело осколком? Приподнялся – вырвало. На четвереньках он дополз до ячейки, упал в неё.

Переждав очередной снаряд, ко мне в окопчик ввалился Билетов:

– Лёнька, Джек передал – зырь за Осокой! Он теперь или застрелится, или на красных – ура! – чтоб убили. Гляди, чтоб ему не дать!

Киваю. С тоской чувствую: а ведь и правда! Осокин так и сделает, как говорит Билет. Куда там – не дать.

– Ты чего дрожишь? – тревожно, без тени ехидства, шепчет Вячка.

– Да ты и сам дрожишь.

Согласился. Говорит неопределённо:

– А-аа... вот пойдём в контратаку...

Мы съёжились – разрыв впереди позиции; над окопчиком с фырчащим звуком пролетел осколок. Ветер несёт вонь прямо на нас.

– А Потрошитель молился сейчас за их души, – взахлёб шепчет Билет, втягивает с сипением слюну, – крестился, как семинарист... Ну, я пошёл!

Уже сидя в своей яме, украдкой показывает мне рукой в сторону Зверянского. Тот выпрямился на миг, надевая шапку, исчез в окопчике.

– Ай, как холодно! – донёсся болезненный возглас Саши Цветкова.

Пушка всё бьёт.

* * *

Я свернулся, сжался в окопчике, сдавливая голову руками. Я в покорном онемении, тихая тупая боль во всех костях. До меня доходит, что разрывы прекратились, но выпрямиться, встать – это так неимоверно трудно! Лежу...