Комендант брянских лесов

— Ну и характер, право! — воскликнул Семка.

— А что это он регалии-то развесил? — спросил я.

— С ним насчет этого не шути,— предупредил Голубцов. — Полный егорьевский кавалер! В ту войну восемь раз ходил в штыковую атаку! Как-то старшина наш сдуру задел его: «Чего, мол, это ты, Парфен, николаевскими отличиями расхвастался? Постыдился бы». Хорошо, что сумел вовремя отскочить старшина. Парфен чуть голову не разбил ему прикладом. «Мне, — кричит, — наплевать на Николая, да и на тебя, дурака, вместе с ним. Я за Россию воевал и за это имею награды!» Потом как полоснул сверху донизу рубаху и начал считать раны. Живого места нет на старике — весь в рубцах да в пятнах. «Вот, — кричит, — мои отличия!» Еле успокоили его. Комиссар выговор объявил старшине, извиниться приказал.

— В каком же он отряде состоит?

— В отряд не записывается — один действует.

В самом деле, Парфен был как бы самостоятельной боевой единицей в лесу... Его знали во многих отрядах. Где бы он ни появлялся, везде чувствовал себя полноправным бойцом. И партизаны воспринимали это как должное, неизменно относились к нему с почтением.

Хорошо известен был Парфен и во всех окрестных селах, занятых фашистами. Он, как бывший председатель колхоза «Красное знамя», свободно заходил в дома колхозников, нередко захаживал и к старостам. Первые встречали его с уважением, вторые — со страхом. Он, как правило, появлялся в их домах неожиданно, имел странную привычку,—открыв дверь, совать в нее сначала ствол карабина.

Разговаривал Парфен со старостами властно и круто. Приказывал, к примеру, раздобыть два-три пуда соли и прислать в определенное место. Или велит смолоть на ветряке для какого-нибудь отряда зерно. И горе тому, кто ослушается Парфена!

Во всех деревнях был известен случай со старостой из села Урочье. В селе каким-то чудом уцелел племенной бык с колхозной фермы, который стоял во дворе старосты Бузина. Парфен послал ему записку и велел привести быка в лес на третий километр по Гаваньскому шоссе.

В условленный час Парфен пришел, но не туда, где была назначена встреча, а километра за полтора ближе по направлению к Урочью. Староста появился без опоздания. Он шел посередине широкого шляха и на веревке тянул упиравшегося быка. А позади его, по обеим сторонам шляха, маскируясь в кюветах, двигались фашистские автоматчики. Парфен лежал в траве и считал солдат. Их было свыше сотни. Старик пропустил солдат и благополучно скрылся в лесу.

Примерно через неделю после этого случая в Урочье произошло событие, о котором потом долго говорили. Ранним утром жители села обнаружили, что двор Бузиных распахнут настежь, а хозяин дома висит на воротной перекладине, высунув распухший синий язык.

На груди старосты белел лоскут бумаги. Когда немецкий офицер на машине подъехал к месту происшествия, переводчик, сняв с трупа бумажку, прочитал ему: «Приговорен к смерти за подлость перед Советской властью. П. Белов».

Парфен никому не рассказывал, как он привел в исполнение свой приговор: один ли это сделал или с помощью местных колхозников. Бузин был вздернут бесшумно, даже его домашние не слыхали. И быка Парфен не оставил...

Второй раз мне довелось встретить Парфена уже в отряде, и опять при необычных обстоятельствах. Дело было под вечер, в лесу. В сторонке от шалашей, под раскидистым деревом, весело потрескивал костер. Около него собрались партизаны. Приятное это занятие — сидеть в свободное время возле огонька...

Я подошел к костру, когда редактор отрядной стенной газеты «Гроб фашисту!» Гриша Воронин что-то с воодушевлением читал товарищам. Оказалось, что они обсуждают листовку, только что сочиненную Гришей. Листовка заканчивалась стихами

Затирайте, бабы, квас, 

 Ожидайте, бабы, нас

 С Красной Армией придем,

 Всех фашистов перебьем.

— А эта частушка для чего? — спросил один из партизан.

— Как «для чего»? Чтобы панику вызвать у гитлеровцев, — важно пояснил поэт.

— А вдруг они твою песенку обернут в шутку? Тогда и паники не будет, — выразил сомнение партизан, спрятав в густых усах ехидную улыбку.

— Ну как это ты не можешь понять простых вещей? — искренне удивился Гриша. — Ведь тут прямо и ясно сказано: «С Красной Армией придем, всех фашистов перебьем». Вот и пусть трепещут, ждут, когда придем...

Славный был юноша, этот Гриша! Восторженный, простодушный. До войны он заведовал клубом в Рославле и теперь в отряде, одержимый идеей наладить культурное обслуживание бойцов, все старался сколотить партизанский ансамбль песни и пляски. Гриша даже подготовил для ансамбля стихи, частушки, которые, увы, распевал пока один.

...На костре закипал чайник. Партизан, выразивший сомнение насчет стихов, достал из кармана пучок сухого кипрея и хотел было заварить чай. В этот момент будто из-под земли перед партизанами выросла фигура Парфена. Он молча обвел всех сидящих негодующим взором и с размаху ударил ногой по костру. Чайник опрокинулся, вода на углях зашипела, от костра повалил пар, смешанный с дымом. Не успели мы сообразить, в чем дело, как Парфен загремел:

— Кто разжег, ты, Гришка?