Комендантский час

Митрофан медленно поднялся на ноги, и Берестов тут же произвёл три выстрела, выпустив в Кузнецова остаток патронов.

Стремительно теряющее жизненные силы тело убийцы тут же потянуло назад, и он рухнул навзничь на самое дно карьера.

На лице чиновника тут же появилась улыбка. Он упал на колени и схватился за кровоточащую рану. Через секунду стихло эхо выстрелов и воцарилась тишина, подсвеченная сияющими в ночном мраке звездами.

« Еще не всё» – подумал про себя Артём и стал медленно подниматься на ноги.

Превозмогая боль и даже саму смерть, он добрался до собственной лошади и, кое-как вскарабкавшись на неё, легонько ударил в бок. Лошадь тут же подалась скакать. Она будто чувствовала, куда нужно отвезти хозяина.

***

Тайга встречала раннее утро. Горячий пот сочился со лба Архипа прямо на ледяной грунт: редко прерываясь, он исправно копал могилу. Грязный, мокрый и замерзший – он все же продолжал копать, пока не услышал рёв лошади.

Подняв голову, он увидел, как кобыла несёт тело Берестова. Тут же выскочив из ямы, он остановил лошадь, и Артём рухнул на землю.

Лесник подхватил его на руки и понес на кровать, но было уже поздно. Безжизненное тело молодого чиновника не могли оживить ни слезы егеря, ни его молитвы. Вдруг Спиридонов увидел клочок бумаги, торчащий из кармана пальто чиновника. Достав и развернув его, усач увидел окровавленный рисунок Маши.

В миг всё осознав, он еще сильнее заплакал и взял Артёма на руки. Вынеся его на улицу, он положил тело молодого человека в могилу и стал закапывать её.

Землю постоянно окропляла влага. То ли это были слезы старика, то ли первые капли весны.

***

В краях бездольных и заснежных

Есть город серый и чумной,

Где тебя ждёт иль неизбежность,

Иль битва с собственной судьбой.

В том месте слов давно не сыщешь,

Они погибли, как одно,

И каждый день, как Радоница,

И днём, как в погребе, темно.

Там Вий выходит на поверхность,

И нечисть молит о своём.

Куда не глянь – повсюду скверна

И храм кишит весь вороньём.

И нет надежды, нет спасенья,

Лишь холод белый и густой,

Что царствует над запустеньем

И правит вечною зимой»

Русская исповедь

Судьба как русская рулетка:

Сейчас ты жив, а после – нет.

И вот ты смотришь оперетку,

А вот словил в грудь рикошет.

И фатализм тут не помощник:

Злой рок – всего лишь чей-то вздор.

Идём мы в темноту наощупь,

Стремясь услышать приговор.

Но в нас самих клокочет пламя

Грядущих подвигов и слав.

И мы меняемся ролями,

Так, чтобы в ноту каждый такт.

И мир – театр, где, о чёрт,

Все позабыли про сценарий.

И сценарист, похоже, мёртв…

И некому дать комментарий.

Порой, в погоне за тенями,

Нас посещает яркий свет,

И если не толкает к яме,

То шепчет на ухо сюжет.

А дальше воля и свобода,

Отныне ты свой господин,

И помни: кукловоды – люди,

А самый страшный грех твой – сплин.

1920 год. В самом разгаре гражданской войны и военной интервенции бои внутри России не стихали ни на секунду. Обстановка возле реки Елабуга накалялась: к левому берегу реки подошли силы Донской Советской Республики, командовал которыми капитан Сергей Семенович Самохин. К правому же берегу подошли силы Белой армии под командованием генерала Семена Яковлевича Утюжнова.

Лишь небольшая деревня, стоящая на стыке двух берегов, разделяла свирепствующие лагеря, которые некогда были единым целым. Там еще оставались люди, не пожелавшие участвовать в кровавых междоусобицах. Они не согласились примкнуть ни к одной из сторон конфликта и решили соблюдать нейтралитет. Кто-то посчитал бы это трусостью, но в те времена нейтралитет легко мог быть приравнен к сотрудничеству с врагом, что по военным меркам каралось смертью.

Вскоре все попытки штурма деревни прекратились. Командующие обеих сторон поняли, что если и дальше продолжат бездумно метать снаряды и не сдержат мощи боевого огня, то уже через несколько часов от населенного пункта, располагавшегося на стратегически-важной высоте, ничего не останется. И красные, и белые решили, что должны договориться миром, иначе победителя не будет вообще. Недолго думая, командиры двух дивизий решили встретиться в церкви, что стояла на видном месте, в самом центре злополучной деревни.

***

Проходя мимо потрепанных деревянных домов, во многих из которых окна были крепко заколочены, Семён Яковлевич Утюжнов рассматривал улицы и думал о бытности жизни на периферии войны. За весь его путь от лагеря белых до храма ему не встретился ни один прохожий. Может они спят? Да нет, куда там. Всю ночь ведь не стихала канонада артиллерийских залпов. Кто-то спрятался в погребе, опасаясь за собственную жизнь, кто-то – в сарае, и длинные шеренги домов с тёсовыми крышами казались абсолютно безжизненными. Глухой тишиной подкрашивали они утренний крик петухов, медленно растворявшийся в безмолвии, главенствующем над поселением.