Комендантский час

– Скучно-с мне с вами, батенька, а ведь нас с вами люди ждут. Так что давайте беседы наши великосветские закончим и побыстрее.

– Опять-таки, торопишься куда-то, – сказал Уюжнов, протягивая вперед указательный палец, как будто показывая отпрыску на него самого. – А ведь неизвестно тебе, кто из нас отсюда выйдет.

– Угрожаешь мне, старик?

– Нет, лишь предлагаю решение проблемы.

– Что тут решать? Уступите дорогу. А лучше – присоединяйтесь к нам. Мы люди щедрые, про прегрешения чужие быстро забываем.

– Э нет, сынок, – засмеялся генерал, – тут ты просчитался. Не уступим мы, потому что за нами Россия и отступать нам некуда. И не присоединимся. Иначе несдобровать.

– Да полно у нас ваших. Ничего, одумались. Это ведь по-христиански, как вам нравится – раскаявшиеся грешники.

– За богохульство свое ты еще ответишь, – сказал генерал, но увидев, как Самохин перекинул дымящуюся трубку из одного уголка губ в другой, тут же добавил, – хоть и не сейчас. Так вот. Мои люди к вам не пойдут и не потому, что чего-то бояться. О нет, мои ребята страха не ведают, потому что знают, за что борются. А вот вы – зло, le mal dévore le mal*. И не за горами тот день, когда друг друга стрелять начнете, потому что святого в вас нет, а за идеалами – пустота. Как только поймёте это – захотите пустоту кровью наполнить, да не получится. Ведь пустота та – зияющая бездонная хлябь. А человек, погрязший в насилии и бесчестии, уже и не человек вовсе. Кто-то скажет: « Животное!», но нет. Животные своих не убивают, не терзают пытками, не травят ядами и страхом. Люди, вкусившие плоти, животными не становятся, они становятся нелюдями. А такие, сынок, долго не живут.

– Слов много, а толку мало.

– Так давай за дело браться. Я уповаю на Бога, а ты, выходит, на себя и свою удачу?

– Допустим.

– Коли есть у Господа на меня план, то не пропаду.

– А я уверен, что случай – самый верный судья.

– Вот и пускай оружие рассудит наши поверья, – сказал Утюжнов и достал из кобуры потёртый наган, – сыграем в русскую рулетку.

– Эва как! Стращать смертью меня решил?

* – Зло пожирает само себя.

– Не думаю, что тебя такими пустяками напугать можно, – произнёс генерал, разряжая барабан своего револьвера.

– Просто будем друг в друга стрелять?

– Пускай каждый сам себе судьёй будет.

– И палачом….

– А почему нет? – усмехнулся генерал. – Война идёт уже давно, а значит, у нас с тобой грешков-то накопилось, ой, накопилось.

– Значит, будем про грехи рассказывать?

– Перед смертью принято исповедоваться. Не зря мы в храме. Или считаешь, что и то случайность?

Генерал зарядил один из патронов в барабан и раскрутил его, после чего положил наган на стол.

– Да, отец, не ожидал, что так все извернется. Но я с тобой сыграть готов, только первым начинай. Старшим надо ведь уступать.

– Думаешь, на тебя местечка в аду не найдётся?

– Ад давно уж на Земле, как и все его черти.

Семён Яковлевич откинулся назад и стал что-то вспоминать. Собрав всю волю в кулак, он начал свой рассказ.

– Шел 1819 год. Ты был еще в корпусе кадетском на Волге, а я уже гонял ваших «красных» псов по всей Луганщине. По ранней весне прибыли мы в село. «Нахабино», вроде, звалось.

Вошли туда, а там и нет никого. Тихо так. Только из одной трубы дым шёл. Ну, к ней мы и отправились. Дом был старым, ветхим, к нему по еще не сошедшему снегу вёл след саней. Оказалось, что живет там, в избе, одна бабулька, лет шестидесяти. Вроде обычная бабка, улыбалась постоянно. Наверное, это должно было насторожить. Но на войне так резко все переворачивается, что даже улыбка чужая, но искренняя, заставляет вспомнить мирное время и смягчиться.

Бабка та таскала дрова с другого дома, кем-то брошенного. Сама уже была не в состоянии их колоть.

У меня солдат шесть было. Больше для разведки-то и не надо. Остальные остались припасы ждать в городе. А мы все голодные, как волки. Она нас усадила за стол и говорит: «Ой, молодцы, да что же это такое творится? Чтобы русский человек на другого русского шёл, как на иноземца какого, э-ээх! Не могу понять иль вынести, уж ни сил, ни смётки нету».

И бросилась старая плакать.

Мои парни её, конечно, принялись успокаивать. Даже что-то веселое рассказали, подбодрили старуху. Оправившись, она сказала, что гостей не ждала, но нам очень рада.

– Я вам сейчас пирожков напеку, – полезая куда-то, бросила бабка, и тут у всех настроение поднялось. Потом она на стол полведра самогона, вытащенного из погреба, поставила.

Ну и началась пирушка. Тут и пес её выбежал, а она сама где-то там с тестом колдует. Наконец принесла она пирожки. Все румяные, как один. На стол поставила, а сама не ест. Ну, мои хлопцы как налетели! Еще бы, не ели ведь уже сколько! А я сижу и не ем. Будто что-то держит.

– А муж твой где, бабка?

– Да помер давно, от воспаления какого-то. Ты кушай, кушай.

– А остальные деревенские куда делись?

– Убежали, как про войну-то в наших краях услышали. Ты ешь, ешь.

А мне все в голову не идет, что в других деревнях люди с голоду пухнут, а тут пирожки с мясом жрут. Ну, я взял один, подозвал собачонку и бросил её под стол.

Псина понюхала и убежала.