Комиссия

Устинову было совсем непонятно, однако он кивнул утвердительно.

- А на какой предмет я тебе понадобился? - поинтересовался старший.

- Вот именно, - обрадовался Устинов, - опять же о предметах у меня соображение! Значит, так: существует фигура такая - круг называется...

- Существует! - согласился Николай Сигизмундович.

- А еще имеются в природе палочки. Который раз - длинные-предлинные.

- Прямые... - подсказал старший.

- Но иной же раз оне слишком короткие, чтобы быть прямыми. Глазом не видать.

- Тогда это точки...

- И не точки и не прямые, а вернее всего - коротенькие палочки.

- Ну-ну. И что же из этого следует?

- А следует вот что, господин старший техник: кроме круглешков и тех палочек, которые пущай будут правдашными прямыми, кроме их, на свете нет ничего более!

- Вот так история! - удивился старший и поставил кружку с молоком на щербатую доску сеновального настила.

Товарищ его, у которого не хватало зубов, тоже вытаращил на Устинова и глаза и беззубый свой рот.

- Энто с первого разу кажется - будто история! А присмотреться - так истинная правда и нонешняя существенность, - заверил Устинов. - Ей-богу! Взять любой и кажный предмет, вот хотя бы энту травинку, хотя бы энтот мой палец - он весь очерчен либо прямой линией, либо кривой. А кривая, она что? Она обязательно часть какого-нибудь круга! Хотя огромного, в величину земного шара, хотя крохотного, не видимого глазом, но круга! Лепесток взять. Кривая на нем уже не одна, то есть много их. То есть часть одного круга переходит в часть другого круга, но всё одно тут заложены круги и прямые, прямые и круги! И так во всем. Во всем, сказать, мире, который живой и мертвый! Да!

- Да?!

- Да! - подтвердил Устинов.

- А как же быть с паром? Или с дымом? У них-то нету твоих кружочков? И палочек? Как с ними-то быть, Николай Леонтьевич?

- Пар и дым, а еще и вода - тут, правда, одне точки. Но даже и оне стремятся в фигуру, в какое-нибудь облако. Хотя об них, об тех сплошняком бесформенных предметах, у меня речь может быть и впереди, когда позволите, Николай Сикиз...

Тут Устинов, припомнить, так споткнулся на слове, на этом самом месте, а старший усмехнулся и сказал ему:

- Ну-ну! Давай дальше!

- Дальше вот как: вы бочку с обручами наблюдали?

- Наблюдал. Приходилось.

- Бочка в обруче своем находится неподвижно. Почему? Потому что бочка - круг, а обруч - тоже круг, того же почти размера, того же, правильно ежели сказать, диаметра. Но как только обруч станет во сколь-то разов больше своей бочки - она сразу же зачнет в нем кататься. Бочка уже воспринимает обруч как почти прямую, а круг и прямая обязательно вызывают движение! Верите ли, господин старший техник, я нисколь не удивился, когда действительно понял о Земле, что она круглая и бесперечь катится вокруг Солнца! Так и должно быть, а вовсе не иначе, тут опять же закон и порядок движения круга по прямой линии! И даже по кривой, когда ее изогнутость слишком малая в сравнении с тем предметом, который по ей двигается! К тому же, сказать, слишком уже длинных прямых линий, может, и вовсе нету на свете, и кажная прямая мало-помалу, а сгибается, делается кривой, старается выйти на круг и вернуться к самой себе, то есть замкнуться. Отсюдова и получается всякое движение, как по местности, по воде и по воздуху, так и всё иное прочее: хотя бы и движение человека от плода к ребенку, от ребенка - к взрослому. Тоже свой круг.

- Система мироздания?

- Вот-вот, Николай Сикиз... Вот как сказывается у человека учение: ученый то же самое видит, как и малограмотный, но слова сразу же найдет к увиденному правильные: миро здание!

- Ну, положим... А как же быть с богом? Где он у тебя, Николай Леонтьевич? В твоем мироздании?

- Он у меня вот где: в самом большом круге! В котором умещается всё остальное. Который настолько большой и великий, что он - это уже прямая для всего на свете остального, и потому всё остальное может по ему двигаться и бесконечно в том наибольшем круге повторяться... Повторяться в рождении детей от родителей, лета - от весны, зимы - от осени, в ветре и в течении, в самых разных предметах. Потому у бога и нет лика, что он - самый громадный и необозримый круг. У всех святых есть, у его - нету!

Николай Сигизмундович встал и снял с гвоздика на стропиле форменную свою тужурку - он до этого момента в нижней белоснежной рубашечке находился и на белой же простынке, которую Домна гостям постелила. Не торопясь надел тужурку, обернулся к Устинову и сказал ему:

- Ладно! Я согласен: кладу тебе даже и не пятьдесят пять, а шестьдесят рублей в месяц со сверхурочными! Включая полевые! Кладу, бог с тобой! Если уж ты такой головастый и очень хитрый мужик! Теперь доволен? Окончательно?

Устинов молча спустился с сеновала, быстро и молча запряг Моркошку и уехал со двора.

На пашню.

Он ехал тогда проселком, прищуриваясь, вглядывался в круглое солнце и в небо, в котором тоже просматривалась округлость, и чувствовал свою правоту...