Комиссия

И Устинов мотал, серьезно и подолгу думал о разной скотине, само собою, о лошадях - больше, чем обо всех других.

У него даже и так бывало - побьют Моркошка или Соловко ногу, сотрут спину, а устинов-ская нога или спина начинает зудиться, неприятно ему делается.

Нынче, в избушке, ему и потому еще было так хорошо, так по себе, что он по коням, по совместной с ними работе сильно соскучился. А тут они втроем - Устинов, Моркошка и Соловко - сделали большое дело - сдвоили-таки летний пар!

После того без передышки, а под настроение Устинов совершил еще одну работу, о которой прежде и не думал: отремонтировал колодец. Почистил, углубил и на два венца нарастил колодезный сруб.

С утра же, как только рассветет, он мыслил начинать плотничью работу ставить новую избушку.

Лес на это дело Устиновым был заготовлен еще весной, бревешко к бревешку лежали в штабеле, сверху прикрытые хворостом. Издалека, с дороги посмотришь и догадаешься: пахарь хвороста сделал запас, до самой зимы собирается в избушке жить.

Но рассвет всё не наступал, осень стояла, закаты приходили рано, рассветы поздно. Устинов выспался и позавтракал с кипяточком, а света всё не было, чтобы начинать работу, и он снова прикорнул на нарах.

Тут кто-то и зашарился у дверей.

Устинов не сразу догадался, кто такой, и спросил:

- Энто кто же там?

А потом догадался - кому же еще и быть, как не Барину?

Приоткрылась дверь, и вот он, легок на помине, недавно о нем вспоминалось, явился собст-венной фигурой: уши, нос и хвост - торчком, но сам недоволен: дверь ему долго не открывали. "Что я, собака, что ли, у порога торчать? Мог бы и поживее быть, мог бы встать и дверь распах-нуть, принять гостя!"

- Ладно-ладно! - сказал ему Устинов. - Зачем пожаловал? Может, домой меня звать?

Нет, ничего особенного дома не случилось, и Барин просто так, должно быть, пришел.

- Ну, посиди просто так. Слишком-то долго не засиживайся, а немного пожалуйста!

"А ты пошто это недоволен мною, хозяин? - спросил Барин. - Вот те раз! Я к тебе - с душой, а ты меня оговариваешь! Ну, только и делов - я ведь могу сей же миг в деревню обратно податься!"

- Ну и беги! - сказал Барину Устинов. - Разленился вовсе. Ни за конями присмотреть, чтобы не ушли далеко, нет тебя, ни за коровами!

"Ай-ай-ай! - поглядел Барин с укоризной. - И что за карахтер сделался у мужика! Да ведь кони-то - здесь, с тобой, на пашне, а коров-то нынче с ограды палкой не выгонишь, им сейчас ботвы разной огородной цельная копна сложена, а капустного листа от шинковки и засолки - другая! Что за карахтер! Тьфу! Глаза бы мои не глядели!"

- А жрать чего будем, вдвоем-то? - спросил тогда Устинов. - У меня вон и хлебушка-то в запасе всего две буханки осталось. Одну тебе отдать, а после домой за припасом снова ехать, да? Может, овес будешь есть, Барин? Овсом с тобой Моркошка поделится - он добрый! Обратно - вы друзья между собой!

Но тут Барин уже совсем обиделся.

"Будет врать-то! А мясо-то, баранина-то в приямке на льду находится? И сверху колодой закрыто, чтобы не достал какой-никакой гость! Будто я не знаю! Не обежал круг избушки, не обнюхал, что и как здесь происходит!"

- Баранина, хоть ты и барин, а не по тебе. Она по мне...

"А кости? Кости-то бараньи ты же сам не сгложешь, а без меня они вовсе пропадут, уйдут в землю, сгниют без пользы! Да я и сам пропитаюсь кое-чем сусликом, а то и зайчишкой! - И Барин еще оглядел избушку и поморщился: Тулку-то, ружье-то свое, ты не взял, хозяин? И дурень! Надо было взять, вот бы и сходили по зайчатинку!"

- Ладно! - сказал Устинов. - Ладно, оставайся, коли так! Не просто тебя переспорить! Оставайся!

Барин подошел к Устинову, лизнул его в руку, сам облизался и тут же вцепился себе в хвост, в самый корень.

- Ты хотя бы отошел куда в сторону со своим занятием, - посоветовал Устинов. - А то как раз посередке расположился!

"А теперь это уже не твое дело! - сердито зыркнул Барин, продолжая выгрызать себе хвост. - Обойдусь без твоих замечаниев. Сделай вот у новой избушки сенцы, навесь хорошую дверь, тогда я и сам буду знать, что дальше той двери мне хода нет. А в этакой в развалюшке стеснять-ся - одна глупость!"

И Барин выкусил-таки из хвоста блоху, встал на все четыре, потянулся, поглядел, как сидит на нем коричневая шуба с белой рубашечкой, поиграл ею на плечах.

Сказать по совести, Устинов насчет Барина, так же как и насчет Моркошки, бывало, думал всякое. Думал: а не пустить ли этакую шубку вместе с воротничком и с белой рубашечкой на рукавицы и на шапку? Ну, правда, недолгое было у него сомнение, очень уж хорошо они друг друга понимали, хорошие вели беседы, чтобы одному вот так о другом продолжительное время предполагать!

Однако за других лебяжинских мужиков Устинов и по сю пору нисколько поручиться не мог - тем запросто было сделать, и, когда Барина не бывало дома день, а то и два, Устинов грустно вздыхал: "Теперь в холода надо примечать - на кого из мужиков надет мой Барин?"

Но Барин тоже цену своей шкуре преотлично знал и берег ее зорко. Не так-то просто было его обмануть, заманить в чужую ограду.