Комитет охраны мостов

Серёгин пожал плечами, лёг на кровать и открыл «Сочувствующего» Нгуена в своём верном «Киндле» — самом первом, кнопочном, который в любой поездке Серёгина непременно лежал во внутреннем кармане большого отделения рюкзака.

Он долго выбирал место. В самой мэрии, понятно, нельзя, в кабаках поблизости — тоже. Пробовать вытащить Кирюху на окраину, тем более в Академ, — дохлый номер, не поедет. Он и так может отказаться, но с такой локацией — без всяких.

Серёгин почему-то заранее решил, что Кирюха в курсе. В деталях знает про «Дефенс», «Комитет» и причину его приезда. Так и оказалось.

Они сели в пельменной на Фрунзе. Дикое нелепое место, которое непонятно как столько лет выживало; может быть, правда научились делать пельмени? А ещё здесь теперь рекламировались «драники-колдуны», Серёгин подумал, что правильнее, конечно, наоборот: «колдуны-драники», так точнее. Когда-то именно сюда, в подвальчик, все стены которого были китчево оклеены газетами, они завалились праздновать победу на выборах. Тогда это казалось само собой разумеющимся — пойти в самое народное место.

Серёгин помнил ощущение полного безбрежного счастья, которое накрыло его в победную ночь. У него была температура, страшно ломило тело, и он не мог заставить себя выпить и символическую рюмку. Он даже криво сидел на табуретке (в подвальчике не было стульев, одни табуреты — никак нельзя было опереться спиной) — тянуло лечь. И всё это было пофиг. Совершенно неважно. Соскальзывая с табуретки, он как идиот улыбался и вскидывал руку с бесполезной рюмкой. Он орал саднящим горлом. Он обнимался с малознакомыми людьми, а малознакомые люди бесконечно прижимались к нему. На столах стояли пельмени, порезанные напополам котлеты и майонезные салаты чуть ли не в пластиковых тарелках (нормальную посуду побили ещё в самом начале). В какой-то момент возник сам внезапный победитель, который, явно смущаясь, под восторженный рёв взял в руки микрофон и начал говорить сумбурную чепуху. Никто не слушал, все орали благим матом. И Серёгин, и Кирюха тоже. Казалось, что после того, как они разгромили усатого и.о. мэра — со всеми его газетами, ЖЭКами, ссученными ментами, поборами гаражников, восемнадцатью квартирами, запугиванием бюджетников, сыном-братком, обнимашками с прежним губером, агитацией в церквях, триумфальными соцопросами, — начнётся совсем другая жизнь. Не может, физически не может не начаться!

А потом ничего не было. Совсем. Может быть, хоть у кого-то из того подвала? Может, у Кирюхи?

— Скажи, — попросил Серёгин, — у тебя жизнь-то другая?

Кирюха молча смерил его усталым взглядом.

Он был ещё более худ, чем в прошлый раз, когда они виделись, года два, что ли, назад. Вроде и костюм топовый, и рубашка — как напечатанная по телу 3D-принтером, а всё равно кажется, что перед тобой человек в больничной хламиде: кости-руки, выбившись из рукавов, нелепо лежат на столе, шея, обёрнутая плотно застёгнутым воротником, похожа на анатомическое пособие.

— У тебя со здоровьем всё в порядке? — даже уточнил Серёгин.

Кирюха отмахнулся. Сверкая запонками с синими камнями, заказал себе что-то там с отварной птицей. Долго тёр переносицу, как будто устал от очков, которых на нём не было. Посмотрел на Серёгина, вздохнул, растерянно покачал головой, снова махнул рукой.

Гнилая тема, сказал он. Ты совершенно зря в неё лезешь. Ладно бы ещё только Красноярск сюда выплёскивал, так ты ещё и роешься в нашем собственном. Это никуда не годится, Лёша. Ты упёртый, поэтому я не буду говорить: сворачивайся и сваливай, пока тебя не сдали в поликлинику для опытов. Но давай обсудим: зачем? Вот правда? Я тебе скажу, что будет дальше: синие прибегут к моим шефам или даже сразу к своим — в Москву. Скажут, власть на местах потворствует. Скажут, они это специально раскачивают. У нас же мэр — коммунист, помнишь? А в Красноярске губернатор из Новосиба. Ну что я тебе рассказываю, сам знаешь. Наверху надуют себе в голову ещё один заговор, решат, что мы что-то затеяли. Непонятно что? Так это ещё хуже. Проверка, потом ещё проверка. Может, и закроют кого. А может, сразу снесут всю администрацию. Чтоб неповадно. Утрата доверия — доверия, блять, как будто оно у них было… И дела-дела-дела станут штамповать. В этом говне и захлебнёмся. Твои заказчики хоть соображают, что́ начали? А ты сам?

Серёгин сказал: ты превратился в ссыкливое ссыкло, брат. Ты теперь ссыкло чиновничье, которое меряет всё «стабильностью», а понимает под ней — возможность сидеть на своей заднице и дальше. У вас тут едят людей, брат. И у нас едят людей, брат. А мы тут разговариваем про утрату доверия. Как ты справедливо говоришь — блять! Мне положить на твоего мэра, на вашу администрацию, на ваши эротические игры с прокурорскими и что там у вас ещё — заверните!

Много ты знаешь, сказал Кирюха. Тушёночная невеста нас всех на чистую воду вывела.

Кое-что знаю, Кирюша.