Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность — основа поведения человека и общества. Однако в русском контексте слово «мораль» могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности (ср.: Словарь языка Пушкина, II, 622; "Не докучал моралью строгой" (I, III, 12) и более позднее: "Мне граф <Орлов> мораль читал" — Некрасов, "Суд"). Показательна ошибка Бродского, который перевел эпиграф: "Нравоучение в природе вещей" (Бродский, с. 206). Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине "сверкающий взорами" герой, создавала ситуацию скрытого комизма.

Строфы I–VI в тексте романа опущены и заменены точками, хотя I–IV из них были уже известны читателю по публикации 1827 г. в № 20 "Московского вестника" (с. 365–367. См.: VI, 646–648). То, что автор исключил уже известные читателям четыре строфы, прибавив к ним номера еще двух, видимо, вообще де написанных, одновременно напоминает о существовании исключенного текста и мистифицирует относительно несуществующего с помощью «пустых» номеров. Это как бы выводило роман за пределы собственного его текста, показывая, что известный читателю ряд строф и уже, и шире романа подобно тому, как всякий рассказ о событии уже и шире самого этого происшествия. Ср. с отступлением, данным в скобках в гл. LII "Красного и черного" Стендаля: ("Здесь автор хотел поместить страницу многоточий. Это будет иметь плохой вид, сказал издатель, а для такого легкого произведения плохой вид — смерть…"). Далее Стендаль поместил пространное рассуждение автора и издателя о том, как следует сочетать в романе политику и искусство. Демонстративное введение внетекстовых элементов в текст романа было порождено новаторскими поисками в области реалистической структуры.

VII, 1-10 — Чем меньше женщину мы любим… — Рассуждение, данное в романе как принадлежащее Онегину ("Так точно думал мой Евгений" — IV, IX, 1), — переложение в стихах отрывка из письма П

к брату: "То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия" (XIII, 50 и 524).

13-14 — Со славой красных каблуков

И величавых париков.

Высокие красные каблуки были в моде при дворе Людовика XV. "Красные каблуки" сделалось прозванием предреволюционной аристократии. Большие парики были модны в первую половину XVIII века. На рубеже XVIII и XIX в. они уменьшились, а затем вышли из моды и сохранялись лишь в быту у стариков, а также в особо церемониальных случаях (например, как часть дипломатической одежды, в торжественных придворных приемах, в одежде лакеев и пр.).

X, 9 — На  в и с т  вечерний приезжает… — Вист

— карточная игра для четырех партнеров. Считалась игрой «степенных» солидных людей (<Н. Страхов> Переписка моды… М., 1791, с. 31). Вист — коммерческая, а не азартная игра, носила спокойный характер.

XI, 1— И в сладостный, безгрешный сон… — «Сон» у П часто употребляется как синоним «мечты». Такая синонимия, с одной стороны, поддерживалась специфической семантикой слова «мечта» в церковнославянском языке ("призрак", "сновидение"; ср.: "сонное мечтание" — Церковный словарь <…> соч. П. Алексеевым, ч. IV. СПб., 1819, с. 135), а с другой — наличием единого адеквата во французском языке — "le rève".