Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

"Поэзия Байрона, воспитанная, как и поэзия молодого Пушкина, на идеологическом наследии французской буржуазной мысли XVIII в., на «вольнодумстве» и критицизме идеологов буржуазной революции, создает романтический образ мятежного героя-индивидуалиста, пессимистического и разочарованного, героя-отщепенца, находившегося в конфликте с современным обществом, и преступника с точки зрения господствующей морали. Все творчество Байрона превращается в лирическую исповедь" (Жирмунский В. Пушкин и западные литературы. — Пушкин, Временник, 3, с. 73). Преодоление культа Байрона сделалось одним из аспектов перехода П к реализму. Байронический герой перестает сливаться с личностью автора и понимается как объективное явление времени, на которое П смотрит как на характерную черту эпохи. С этим связана ирония комментируемых строк. Выражение "унылый романтизм" — отзвук выпадов против байронизма, содержащихся в статье Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии…": "…чувство уныния поглотило все прочие <…> Если бы сия грусть не была просто реторическою фигурою, иной, судя по нашим Чайльд-Гарольдам, едва вышедшим из пелен, мог бы подумать, что у нас на Руси поэты уже рождаются стариками" (Кюхельбекер, с. 456). Пушкинская ирония сложно направлена и на байронизм, и на его критику Кюхельбекером.

XIII, 5 — И, Фебовы презрев угрозы… —

Феб (Аполлон) (древнегреч.) — бог солнца, поэзии, водитель муз воспринимался как символ искусства классицизма, враждебного романтическому литературному движению. Ср. в письме П к А. Родзянке: "Что твоя романтическая поэма Чуп? Злодей! не мешай мне в моем ремесле — пиши сатиры, хоть на меня; не перебивай мне мою романтическую лавочку. К стати: Баратынский написал поэму (не прогневайся про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. — А я про Цыганку

; каков? подавай же нам скорее свою Чупку — ай да Парнасс! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб?" (XIII, 128–129). Задуманное П обращение к прозе в эстетических категориях классицизма должно было оцениваться как измена Аполлону (высокому искусству) ради низменных ("смиренных") жанров.

6 — Унижусь до смиренной прозы… — Ср.: "В деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет" (письмо П. А. Вяземскому, XIII, 310); "унизился даже до презренной прозы" (<"Письмо к издателю "Московского вестника">, XI, 67); "Презренной прозой говоря" ("Граф Нулин", V, 3). Ср. также: "смиренная демократка" (VIII, 1, 49); "…в герои повести смиренной" (V, 103 и 412); "смиренной девочки любовь" (

VIII, XLIII, 7). Сопоставление этих цитат раскрывает смысл определения прозы как смиренной: П, с одной стороны, иронически использует выражение поэтик XVIII в., считавших прозу низменным жанром, а с другой — отстаивает право литературы на изображение жизни в любых ее проявлениях, включая и наиболее обыденные. Анализ употребления слова «проза» у П см.: Сидяков Л. С. Наблюдения над словоупотреблением Пушкина ("проза" и "поэзия"). — В сб.: Пушкин и его современники. — "Учен. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена", т. 434. Псков, 1970. В строфе намечен путь эволюции П к прозе, связанный с оживлением традиции "семейного романа" XVIII в.

Указание это имеет, однако, отнюдь не реально-биографический смысл: П

в своей прозе тяготел не к идиллическим сюжетам в духе Гольдсмита, а к остро конфликтным и трагическим ситуациям. Строфы XIV–XV полемизируют с образной системой романтизма, утверждая, что в семейном романе XVIII в. было больше правды, чем в «небылицах» "британской музы". Однако героев EO П не повел "под венец" к счастливому супружеству, а обрек их на разлуку, взаимное непонимание и одиночество.

Подсказанный П в XIV строфе возможный будущий путь сюжетного развития романа оказывается "ложным ходом", на фоне которого еще острее чувствуется противоречие между литературной идиллией и подлинной жизненной трагедией. Под венец пойдут не Ольга с Ленским и не Татьяна с Онегиным, как мог бы подумать читатель, поверивший обещаниям автора в этой строфе, а Ольга с неведомо откуда появившимся уланом, который быстро заменил в ее сердце убитого Ленского, и Татьяна со столь же чуждым основной сюжетной линии романа князем N. Все это, конечно, бесконечно далеко от "романа на старый лад".

XV — Вступая в диалог со своей героиней и обращаясь к ней во втором лице, П как бы переходит в стилистическом отношении на язык Татьяны, соединяя галлицизмы "блаженство темное" (le bonheur obscur, т. е. "неизвестное счастье", ср.: Сержан Л. С., Ванников Ю. В. Об изучении французского языка Пушкина. — Пушкин, Временник. 1973, с. 73), штампы романтического языка: "волшебный яд желаний", "приюты счастливых свиданий", "искуситель роковой" — с "модным наречием" (языком щеголей), откуда заимствовано "тиран" в значении "возлюбленный". "Погибнешь, милая" — также представляет собой сюжетный прогноз с позиции Татьяны (ср.: