Коммод. Шаг в бездну

Прочь неуместные мысли. Есть смысл взглянуть на вызов в Рим с другой стороны. Мог ли он представить в самом увлекательном сне, что когда‑нибудь его шаги — шаги Тигидия Перенниса, сына вольноотпущенника и торговца лесом, — будут гулко звучать на напольных плитах колоннады Веспасиана. Он шел, время от времени озирался, хранил молчание и при этом кажущемся безразличии внимательнейшим образом слушал пояснения Квинта Эмилия Лета. Уроженец Африки, Квинт успел стать здесь своим человеком. Он многословно и чуть покровительственно излагал приятелю историю дворца. Кто и когда выложил эту героическую мозаику, изображавшую победу при Фарсале ¹¹. В зале Флавиев обратил внимание Тигидия на огромное полотно, повествующее о взятии Титом Иерусалимской твердыни. Не скупился на пояснения, касавшиеся статуй и бюстов императоров. Здесь на Палатине хранились изображения и уставшего от власти, убитого собственным племянником Тиберия, и бюст самого безумного племянника, прозванного солдатами Калигулой, актера и декламатора, певца и поджигателя Рима Нерона, и усмиренного в злодействах Домициана — всех тех, кому римский сенат отказал в обожествлении, но кого помнил римский народ.

Когда прошли вестибюль, на полу которого была изображена океанская глубь, где плавали чудовищные рыбы и ужасающие осьминоги, и куда, не дрогнув, ступил Переннис, Эмилий Лет приумолк.

Когда же вступили в следующий проход, в котором гость дворца вдруг оказывался на вершине гигантской скалы, а под ногами у него разверзалась бездонная пропасть, и где Тигидий с тем же равнодушным выражением на лице, не останавливаясь, шагнул в бездну, Квит, не скрывая обиды, спросил у префекта.

— Что ты все молчишь, Тигидий!? Тебе не интересно? Опять решил сыграть в молчанку?

— Нет, дружище. Мне никогда не приходилось бывать в этих залах. Я проглотил язык не от черствости или по причине отсутствия чувства благодарности, а от изумления. Мы побеседуем с тобой позже, Квинт, если, конечно, твои слова насчет моего назначения сбудутся. В противном случае незачем попусту сотрясать воздух.

— Если так, — повеселел Квинт, — я приберегу одну занятную историю для будущей беседы. Смысл ее заключается в том, что долг платежом красен.

— И это принимается, — кивнул Переннис.

Лет рассмеялся.

— Все‑таки я сумел разговорить тебя Тигидий. Пришли. Ты запомнил путь, которым я провел тебя? Так и ты должен добираться до покоев императора. Привет, Вирдумарий! Сегодня на посту? — обратился легат к стоявшему на часах возле огромных, двухстворчатых, украшенных резными позолоченными медальонами дверей германцу.

— Когда я не на посту? — мрачно ответил Вирдумарий. — Сменщики молоды, приходится обучать их всему, чему научил меня Сегестий.

— Это сложная наука? — поинтересовался Лет.

— Очень сложная, — вполне серьезно ответил германец. — Вам лучше держаться от нее подальше.

Он помолчал, потом добавил.

— Ждет. Не в духе, — и распахнул двери.

Тигидий мельком сумел разглядеть на одном из медальонов Геркулеса, поражающего Лернейскую гидру, и тут же, вслед за Летом строевым шагом вступил в просторный, высокий зал, одной стороной выходивший на балконную колоннаду.

Лет прямиком направился к золотому ложу с изогнутыми в виде пальмет ножками, установленному в дальнем конце зала, где развалился Коммод. Рядом в роскошном одеянии стоял Клеандр. За то время, что Переннис не видел императора, Луций заметно раздобрел. На лбу и ниже крыльев носа резче обозначились складки. Взгляд потерял в юношеской живости, стал более медлительным, обрюзгшим. Вид у императора был мрачный. Он сразу приступил к делу.

— Чему верить, Тигидий? Моим прежним впечатлениям о тебе как о добросовестном и исполнительном префекте, почитающим за первейшую обязанность исполнение долга, или письму Фуфидия Руфа, с прискорбием сообщающего мне о твоем нерадении. О том, что ты, пренебрегая службой, прозевал побег этого отъявленного негодяя Матерна. Я имел на тебя виды, Переннис, выходит, я ошибся?

Переннис сделал удивленное лицо и ответил.

— Нет, лучший, ты не ошибся, только я не понимаю, причем здесь Матерн?

— Как причем! — Коммод рывком сел на ложе. — Ты хочешь сказать, что ничего не слышал о побеге этого злоумышленника? Не надо строить из себя простачка, тем более в присутствии цезаря.

— Я не строю, я просто не понимаю о чем речь. Матерн сбежал? Когда?

— Здесь, — Коммод торжественно потряс листом бумаги, — ясно сказано: на восьмой день декабря, а чтобы тебе было понятней — на шестой день до декабрьских ид.

— Но я выехал из Бурдигалы в канун нон, то есть на четвертый день декабря.

Император еще раз взглянул на лист, который держал в руке, потом бросил удивленный взгляд на Клеандра, спросил у спальника.

— Почему в письме стоит другая дата отъезда префекта? Кто из них врет?

Клеандр молча развел руками, тогда цезарь вновь обратился к префекту.

— Тигидий, ты уверен, что выехал из Аквитании за три дня до побега?