Коммод

К началу ноября сенатская оппозиция была вырублена под корень. Одним из последних в казавшемся бесконечным списке противников молодого цезаря оказался Уммидий Квадрат. В пятнадцатый день до декабрьских календ, когда в Риме выпал снег, – неслыханное знамение, заставившее Коммода задуматься, не достаточно ли крови? – ему зашили рот и отрезали голову (не отрубили, а именно отрезали длинным, плохо заточенным кухонным ножом). Перед смертью дядя царя кричал: за что же вы меня убиваете? Я всегда обожал молодого цезаря!..

Сразу после расправы над Уммидием казни внезапно прекратились. Несмотря на все возражения вошедшего во вкус Перенниса, всем ожидавшим смерть «преступникам» было объявлено прощение. Их отпустили по домам. Большинству было возвращено имущество. В Городе это внезапное милосердие объясняли по-разному. Одни из тех, кто был близок ко двору, уверенно заявляли, что на прекращении репрессий настоял декурион спальников Клеандр, другие утверждали, что императора смягчила бывшая наложница Уммидия, некая Марция, о красоте которой ходили легенды и которую – об этом еще помнили в Риме – лет десять назад украли нынешние друзья цезаря – Бебий Лонг и Квинт Лет.

Эта мера вызвала множество пересудов в столице, в основном положительных для цезаря, так как кровожадность и корыстолюбие Тигидия и его подручных стали вызывать отвращение даже у самых стойких приверженцев правителя. Скорее всего, Коммод не был бы Коммодом, если бы вовремя не уловил веяний момента и не приказал расследовать преступления нескольких своих вольноотпущенников, необыкновенно разжившихся на казнях, чтобы погасить нараставшее возмущение. Тигидий с прежним рвением взялся за своих старых дружков, однако на этот раз поживиться уже единовластному префекту претория не удалось. Пришлось сдать в казну все до асса, даже приплатить свои, чтобы замять дело.

Казна получила от конфискаций невиданные ранее доходы. Во время декабрьских Сатурналий плебсу было роздано по семьсот пятьдесят сестерциев каждому. Новые владельцы особняков, вилл, плантаций и виноградников скоро освоились в своих новых владениях. Жизнь, казалось, вновь втекала в мирное, сонное русло. К Новому году город забыл о совершенных убийствах.

* * *

В тот же день, когда в подвале карцера Уммидию резали горло, его наложницу Марцию, спрятанную Квадратом в одном из дальних загородных имений, ночью, пряча от посторонних глаз, доставили в Палатинский дворец.

Везли ее за плотно задернутыми занавесками, на вопросы не отвечали и насквозь промерзшая женщина – снег падал всю ночь – скоро свернулась клубочком в дорожной коляске, которой пользовался еще Марк Аврелий, и попыталась заснуть. Сил не было задумываться о том, что ждет ее впереди, Марция устала настолько, что даже страха не испытывала. После того как хозяина вырвали из постели и бросили в подвал карцера, всю последнюю неделю она не могла сомкнуть глаз. Досаждали дворовые рабы Уммидия, решившие отплатить ненавистной «выскочке» за все те почести и преимущества, на которые не скупился Уммидий. За то, что жила как «госпожа». С особенным удовольствием Марцию терзали ее бывшие подруги по обслуживанию Уммидия. На вилле возле Карсиол тоже был свой «гарем», куда отправляли тех, в ком Уммидий разочаровался, но продавать не спешил. Марция была доброй женщиной и никогда не досаждала прислужницам лишними просьбами, но кто знает, может, в том и состоял хитроумный замысел Уммидия, льнувшего к ней, как пес к сладкой косточке? Может, напоследок он решил отплатить ей за все те радости, которые испытывал, обладая ею? Кто теперь может объяснить, зачем в Карсиолах он приказал окружить ее самыми вздорными, самыми завистливыми слугами? При Уммидии они вели себя смирно. Конечно, следили за каждым шагом «красотки», доносили о каждом пустяке, но на виду были любезны и прилипчиво дружественны. Не стесняясь, восхищались «неувядающей» красотой «счастливицы, сумевшей взять в полон сердце хозяина», а за глаза называли ее презренной рабыней, «греческой сучкой, которая только и умеет, что вилять задницей». После известия о казни хозяина прокуратор виллы и его прихвостни окончательно расслабились. На долю Марции досталось столько щипков и оскорблений, сколько она за все свои двадцать пять лет не видала. Домашние рабы не давали ей спать, гнали единственных доброжелателей из числа единоверцев, которых в усадьбе возле Карсиол, что по Валериевой дороге, было всего несколько человек. Далее легкого рукоприкладства и змеиных сочувствий, оскорблений и угроз не заходили. Даже прокуратор, все эти дни пускавший слюнки при виде «выскочки», отступил, когда Марция пригрозила ему: только дотронься – и убью себя. Струсил! Сообразил, что Марция, являясь особо ценным имуществом, достанется кому-нибудь из влиятельных и знатных, а те всегда сумеют спросить с виновника за причиненный ущерб. Мысль еще сильнее разжигала ненависть к этой «лакированной п…» – здесь прокуратор выразился грубо, прямо в лицо, намекая, что именно половым органом Марция заслужила непомерные для рабыни почести.