Коммодор Хорнблауэр

Внизу выстроились, наверное, все обитатели Смолбриджа. По одну руку стоял приходский священник со стайкой детей, прямо перед крыльцом – четверо арендаторов в нескладных суконных костюмах и работники в куртках, по другую – женщины в передниках и чепцах. Позади детей высился трактирщик из «Коня и кареты»; зажав подбородком скрипку, он провел смычком, священник сделал знак рукой, и детские голоса нестройно затянули:

Глядите, геро-о-ой наш с по-о-обедой грядет!

Гре-е-еми, бара-а-абан, весели-и-ися, народ!

Очевидно, имелся в виду Хорнблауэр, поэтому он снял шляпу и неловко замер; мелодия ничего не говорила его немузыкальному слуху, но кое-какие слова он разобрал. Хор допел, священник выступил вперед.

– Ваша милость, – начал он, – сэр Горацио. От имени селян горячо приветствую вас. Мы счастливы видеть сэра Горацио, увенчанного победными лаврами, добытыми в борьбе против корсиканского тирана. Мы счастливы видеть вашу милость, жену стоящего перед нами героя, сестру великого полководца, что возглавляет наши доблестные войска в Испании, дочь одного из знатнейших английских семейств. Добро пожаловать в Смолбридж!

– Дя! – неожиданно завопил Ричард. – Па!

Священник и бровью не повел; взяв разгон, он продолжал сыпать трескучими фразами, расписывая ликование Смолбриджа при вести о том, что деревня куплена выдающимся флотоводцем. Хорнблауэр слушал вполуха, больше занятый Ричардом – малыш явно норовил высвободить руку, встать на четвереньки и поползти знакомиться с сельской детворой. Хорнблауэр глядел на сочную зелень парка; дальше вставали отлогие холмы, а за деревьями виднелся шпиль деревенской церкви. В той же стороне радовал взоры цветущий фруктовый сад. Парк, сад и церковь – все принадлежало Хорнблауэру; он – сквайр, помещик, владелец многих акров, и арендаторы его приветствуют. За ним – его дом и множество слуг, на груди – лента и звезда рыцарского ордена; в Лондоне, в сейфах «Кутс и Ко» хранятся золотые гинеи, тоже его. Это – предел человеческих устремлений. Слава, богатство, обеспеченное будущее, любовь, сын – у него есть все, о чем можно мечтать. Хорнблауэр, стоя на крыльце, слушал разглагольствования пастора и дивился, что не чувствует себя счастливым. В груди закипала злость. Его должно распирать от радости, гордости и счастья, а он смотрит в будущее с тупым отчаянием: отчаянием, что будет жить здесь, и положительным отвращением к предстоящим модным сезонам в Лондоне, которые не скрасит даже постоянное общество Барбары.

Беспорядочное течение его мыслей внезапно прервалось. Прозвучало что-то недолжное, а поскольку говорил только священник, он, видимо, это и произнес, хоть и продолжал вещать, не подозревая о своей оплошности. Хорнблауэр взглянул на Барбару – она на мгновение закусила нижнюю губу, явный признак раздражения для всякого, кто хорошо ее знает. Во всем остальном она оставалась безукоризненно спокойна, как и пристало английской аристократке. Что из сказанного ее расстроило? Хорнблауэр перебирал услышанные, но не воспринятые слова священника. Да, вот оно. Этот болван упомянул о Ричарде как об их общем ребенке. Барбару задевало, когда пасынка принимали за ее сына, и, что странно, тем болезненнее, чем сильнее она к нему привязывалась. Впрочем, трудно винить священника – когда супружеская чета приезжает с полуторагодовалым младенцем, вполне естественно предположить, что ребенок – их общий.

Священник замолк, наступила неловкая пауза. Явно ждали ответной речи, и сказать ее должен был новый хозяин поместья.

– Кхе-хм, – начал Хорнблауэр (короткий брак с Барбарой еще не вполне отучил его от этой привычки). Он судорожно придумывал, что бы сказать. Конечно, надо было подготовиться заранее; надо было не витать в облаках, а сочинять речь. – Кхе-хм. С гордостью взираю я на эту английскую местность…

Он сумел сказать все необходимое. Корсиканский тиран. Доблестный английский народ. Король и принц-регент. Леди Барбара. Ричард. Когда он закончил, наступила новая неловкая пауза. Слушатели перешептывались, наконец один из арендаторов выступил вперед.

– Трижды ура ейной милости!

Все грянули «ура», Ричард с испугу заревел.

– Трижды ура сэру Горацио! Гип-гип-ура!

Теперь оставалось только с достоинством удалиться и дать арендаторам время разойтись. Хорошо хоть, все позади. Джон, лакей, стоял в прихожей, полагая, что изображает стойку «смирно». Хорнблауэр про себя отметил научить его, чтобы прижимал локти к туловищу. Коли уж он держит лакея, то вымуштрует его. Подбежала кормилица и наклонилась пощупать, сильно ли Ричард обмочился. Стремительно вошел дворецкий с письмом на подносе. Хорнблауэр взглянул на печать. Кровь прихлынула к лицу: печать и толстый полотняный пакет могли быть только из Адмиралтейства. Он не получал адмиралтейских писем несколько месяцев, показавшихся ему годами. Хорнблауэр схватил письмо и каким-то чудом догадался бросить на Барбару извиняющийся взгляд, прежде чем сломать печать и прочесть: