Коммунальная на Социалистической

– А дальше… А дальше мы закончили университет. Я уже профессионально начала писать стихи, а Серёжа стал переводчиком с немецкого. Шиллер, Гёте…Его больше всего привлекали веймарские классики. Впрочем, в те годы у нас, кажется, ничего другого и не печатали… Жили мы спокойно, верили, что всё идёт, куда следует… Да, с нами по-прежнему жила няня. Никого у неё нигде не было, некуда ей было уходить. Она любила нас, ухаживала, как могла, готовила, хоть и старенькая уже была, как нам тогда казалось. Мы её тоже любили. Она появилась, когда я родилась. Тогда же заделали дверь между кабинетом и жилыми помещениями. Вы знаете, что у нас тут анфилада? Папа с мамой занимали нынешнюю комнату Шуриков, а мы с братом – вашу, товарищи Пичужкины, няня – комнатку при кухне, поближе к детской. В моей нынешней комнате был, как я уже говорила, мамин кабинет, там ещё находилась медицинская библиотека, стояли картотечные шкафчики и всегда запертые шкафы с медикаментами. Пока мы были детьми, нас туда без присмотра не пускали. А в вашей клетушке, Нинель Виленовна, Ростислав Петрович, папа принимал своих пациентов. Вот так… А дальше… началась война. Серёжа ушёл на фронт, военным переводчиком. Блокада. Мы не эвакуировались. Родителей не стало в декабре сорок первого. Няня умерла незадолго до войны. Я, вот видите, живу, – Вольская замолчала, остальные тоже сидели тихо.

– А Сергей. Что с ним стало? – нарушила молчание Раиса.

– Я получила похоронку, – коротко ответила Елизавета Марковна. Всем, даже детям, было понятно, что невольно оказалась затронутой болезненная тема. – Ничего. Всё прошло. Сами знаете, нет ведь ни одной семьи, не потерявшей кого-нибудь из близких… А после войны… Что ж, я одна на пять комнат… Город разрушен, людям жить негде. С фронта возвращаются, из эвакуации… Всякие тут до вас соседи перебывали… Инвалид один жил, безногий. Представляете, нашёл себе невесту с квартирой, – Вольская оживилась. – Потом, в пятидесятых, не помню точно когда, Шурики въехали. Бабка вредная была с внучкой – всё считала, кто к кому сколько раз пришёл. Суеверная была… Однажды… Ой, разговорилась я не в меру…

– В меру, в меру, – не очень вежливо скороговоркой произнесли близнецы, но никто их не одёрнул, так как у взрослых любопытства ничуть не меньше, чем у детей.

– Елизавета Марковна, пожалуйста! Хотя бы одну историю! Про бабку, – взмолилась Раиса.

– Хорошо. Одну. Звали её Нина Аполлинариевна. Внучку – Катюша. Хорошая девочка была, не в бабку… Была она не совсем бабкой, это я преувеличила, лет шестидесяти. Просто выглядела, как бабка, если вы понимаете, что я имею в виду, – все закивали. – История. Однажды прихожу я домой, открываю дверь. Под ногами что-то хрустит. Был день, я свет не зажигала. Ладно. Ушла к себе. Через какое-то время иду в кухню. В коридоре хрустит. Я не выдержала, зажгла свет, а весь пол усыпан булавками! Хорошо, что у нас босяком никто не ходит. Я сразу догадалась, чьих рук дело. Не трудно было догадаться. Взяла веник, подметаю – выходит наша Аполинариевна. «Елизаве-ета Ма-арковна! Нельзя это тро-огать! Что Вы де-елаете!». Оказывается, ей примерещилось, что Шурики привечают, она так и сказала «привечают», нечистую силу, которая приходит к ним под разными именами и личинами. Она посоветовалась, как она сказала, с кем надо, и ей объяснили, что дьявольское племя боится острого.

– Что за бред! – не выдержал Ростислав Петрович.

– Кому бред, а кому и руководство к действию, – усмехнулась Вольская. – Дали ей рецепт: рассыпать булавки везде, где ступали копыта. Представляете, не ноги, а копыта. И чтобы три дня их никто не трогал. Потом булавки следовало собрать и переплавить в печи, повторяя «гори-плавься, гори-плавься, от нечисти избавься».

– Ну и ересь! – снова прокомментировал Ростислав Петрович. – И что? Помогло?

– Сие мне неведомо. Пока она со мной препиралась, пришли другие жильцы. И Шурики, кстати, тоже. Мы коллективно заставили её всё убрать и больше так никогда не делать. Она про себя, конечно, ругалась, но подчинилась.

– Бывает же такое! – воскликнула Раиса. – А что она ещё вытворяла?

– А вы знаете, что имя Нина означает «царица», а имя Аполлинарий – «губительный»? – вставил комментарий Лев Эдуардович, сам узнавший об этом, когда выяснял значение имени Сильва. – Может быть, этим всё объясняется?

– Насчёт имени – интересно. Я никогда не задумывалась об этом, хотя когда-то мы с братом увлекались ономастикой…

– А это что за зверь такой? Онома – как там дальше? – Ростислав Петрович не боялся показаться невеждой.

– Ономастика, – ответила Елизавета Марковна. – Если в двух словах, то это наука об именах. Раздел языкознания.

– А-а, понятно, – протянул Ростислав, Нинель тут же цыкнула на мужа, чтобы не отвлекал, а Раиса повторила свой вопрос.