Комната

Некто с угловатым почерком и буквами, теснившими одна другую, поведал книге о том, что ему приснилось, как в дом привели собаку – грязную и вонючую. Посадили на цепь, накормили объедками и оставили ночевать.

Это наверняка писал Чахоточный. Тоже мне, собаку нашел. Потом был сон о песочных часах и ногтях, что падали полумесяцами на столешницу темного дерева. Наверняка ногти и часы приснились Девочке-с-компасом. Только она могла написать «столешница темного дерева», для прочих обитателей Дома-без-дверей это пока что был недостижимый уровень писательского мастерства.

Почерк Девочки-с-компасом был летящим, он словно парил над линиями, которые разделяли строки, в то время как буквы Чахоточного старались утвердиться как можно прочнее, то и дело проваливались и цеплялись к строчке, словно боялись, что их вырвут с корнем.

Округлые буквы, полное отсутствие запятых и парочка орфографических ошибок с головой выдали девочку, чей рот постоянно был измазан шоколадом. Странно, он все не мог придумать ей прозвище. У девочки была губная гармошка, и она временами пыталась сыграть что-нибудь, чем жутко бесила Чахоточного. Но Девочкой-с-губной-гармошкой она почему-то становиться отказывалась. И эта гармошка. Что-то с ней было не так.

Еще имелись рисунки. Улитка, видимо, не умела писать и рисовала цветными карандашами все, что ей приснилось или взбрело в голову. Иногда она вторгалась в чужие сны и украшала их цветочками, человечками и завитушками.

Он полистал «Книгу снов», выискивая сны Девочки-с-компасом. Ей снились странные сочетания, вроде гниющих пионов и шахматной доски без фигур. А еще она написала про девочку со светлыми волосами, у которой на мочке уха было родимое пятно в форме полумесяца.

Он взял ручку, которая была привязана к «Книге», и написал, что ему приснилось, как пес сорвался с цепи и дал по морде бледной немочи, отчего у той под глазом появился здоровенный синяк. Стоит ли говорить, что некоторые сны бывают вещими?

Самая первая страница «Книги снов» оказалась вырвана. Остался клочок бумаги, на котором отчетливо можно было прочитать одно словно: дом.

Почерк был незнакомый.

Он решил поесть. Начал с плавленых сырков – в них отраву напихать сложнее – так он решил. Затем настал черед колбасы и хлеба. Колы в самом деле было полно, он взял одну бутылку, подумал и прихватил вторую. Стекло, железные крышки – так просто внутрь ничего не накачать. Хотя если постараться, то можно. Наверное.

Дети смотрели мультфильмы. Рядом с телевизором гора видеокассет. Девочка-с-компасом сидела на полу и читала.

– Привет, – сказала она. – Любишь книги?

Он покачал головой.

Как можно читать, если не способен отличить одного персонажа от другого? Все сливается, диалоги превращаются в монолог, и только картинки способны помочь.

– Не может быть, – сказала Девочка-с-компасом. – Я по взгляду могу понять, кто любит книги, а кто – нет. Ты любишь.

– У меня проблемы с именами, – начал он старую песню. Хоть бы раз помогло. – Понимаешь, не могу запомнить ни одного. Есть такой синдром. Очень редкий. Имена для меня все равно что китайские иероглифы.

Лучше перевести разговор на другую тему – пока не поздно.

– Та девочка, – сказал он, – часто тебе снится?

– Какая девочка?

– У которой родинка на мочке уха. Кажется, я где-то слышал о ней.

– Ты читал мои сны? – Девочка-с-компасом нахмурилась. – Нельзя лезть в чужие сны, это очень личное, совсем как письма.

Она снова взялась за книгу. Не обязательно видеть дверь, дабы понять, что та захлопнулась.

– Умеешь играть в шахматы? – раздался за спиной недружелюбный голос Чахоточного. – Могу научить.

Он обернулся. Чахоточный стоял с шахматной доской под мышкой. Повязка на плече немного съехала; виден край язвы и слизь.

– Умею, – сказал он.

Больше заняться все равно было нечем.

Иногда он поддавался, чтобы у Чахоточного загорелись глаза, а то после десятой партии он совсем скис. К ним подошли Улитка и та вторая, Безымянная. Похоже, Чахоточный был местным гроссмейстером, хотя с такими соперниками это неудивительно. Разве что Девочка-с-компасом могла с ним потягаться, но она сидела у шкафа с книгой и даже не поднимала головы, пропуская мимо ушей все восклицания Безымянной и злобное бормотание Чахоточного.

Когда-то ему в самом деле нравились шахматы. Он прочел колоссальное количество учебников и задачников, которые помнил наизусть и теперь. Его память хранила невероятное количество партий и комбинаций. Он знал, какой ход ведет к выигрышу, какой к поражению, и, почти не глядя на доску, переставлял фигуры. Его память была не в силах сохранить имена великих шахматистов, чьи ходы он безукоризненно копировал, и ловушки, которые он расставлял для Чахоточного, порой не имели названий, но игра от этого хуже не становилась.

Потом были карты, головоломки и пазлы. В конечном счете даже Чахоточный признал его превосходство. Это было совсем как в интернате, когда-то очень, очень давно. Восторги, аплодисменты, а потом люди отказывались садиться с ним за один стол.