Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Она проходит в дверь и уверенно поднимается по лестнице, будто твердо знает, куда ей надо. На площадке третьего этажа четыре двери. Ни на одной нет фамилии жильцов. Одна дверь приоткрыта. Шерон стучится и приоткрывает ее чуть больше.

– Миссис Роджерс?

На середину комнаты выходит очень худенькая женщина с огромными темными глазами на темном лице – босая, в цветастом халате. Волосы у нее кудрявые и грязно-блондинистые, скулы выдаются, рот широкий, с тонкими губами. Выражение лица кроткое, нервное, приветливое. На шее поблескивает золотое распятие.

Она говорит:

– Сеньора?.. – и замирает на месте, испуганно глядя на Шерон своими огромными глазами.

– Сеньора?..

Потому что Шерон молчит, стоя в дверях и пристально глядя на нее.

Язык женщины облизывает пересохшие губы. Она снова говорит:

– Сеньора?

На вид она гораздо моложе своих лет. Просто девочка. Она делает несколько шагов, попадает под другое освещение, и Шерон узнает ее.

Шерон прислоняется к дверному косяку, вдруг испугавшись, как бы ей не упасть.

– Миссис Роджерс?

Глаза у женщины сразу сузились, уголки губ поджимаются.

– Нет, сеньора, вы ошиблись. Я – Санчес.

Они смотрят друг на друга. Шерон по-прежнему не отрывается от дверного косяка.

Женщина подается к двери – видимо, с тем, чтобы затворить ее. Но отталкивать Шерон ей не хочется. Не хочется касаться ее. Она делает шаг вперед, останавливается, не сводя глаз с Шерон, трогает распятие на шее.

Шерон не может уловить, что написано на лице у этой женщины. На нем такая же озабоченность, как и на лице Хайме. На нем и ужас, и скрытое под ужасом сочувствие.

Все еще не зная, можно ли ей хотя бы шевельнуться, Шерон все-таки чувствует: можно ли, нельзя ли, но лучше всего не менять своей позы у приоткрытой двери. Это дает ей какое-то преимущество.

– Прошу прощения, сеньора, но мне некогда. Я не знаю никакой миссис Роджерс. Может, вон в тех домах?.. – Она слабо улыбается и переводит взгляд на открытое окно. – Но у нас здесь столько народу! Вам долго придется искать.

Она хмуро смотрит на Шерон. Шерон выпрямляется, и вот они смотрят друг другу в глаза – теперь каждая прикована к другой взглядом.

– У меня есть ваша фотография, – говорит Шерон.

Женщина молчит и старается показать, что ей смешно это слышать.

Шерон достает фотографию из сумки и держит ее в поднятой руке. Женщина идет к двери. Когда она подходит уже близко, Шерон отталкивает ее и входит в комнату.

– Сеньора!.. Я же сказала вам, что мне некогда. – Она оглядывает Шерон с головы до ног. – Я не североамериканская леди.

– Я тоже не леди. Я миссис Риверс.

– А я миссис Санчес. Что вам от меня нужно? Я вас не знаю.

– Я знаю, что вы меня не знаете. Может, даже никогда обо мне не слышали.

Что-то меняется в лице женщины, она поджимает губы, нащупывает в кармане халата сигареты, вызывающе пускает дым Шерон в лицо. И все же: «Хотите закурить, сеньора?» – и протягивает ей пачку.

В глазах женщины мольба, Шерон дрожащей рукой берет сигарету, женщина дает ей прикурить. И кладет пачку обратно в карман.

– Я знаю, что вы меня не знаете. Но вам, должно быть, говорили обо мне.

Женщина бросает быстрый взгляд на фотографию в руке Шерон, смотрит на Шерон и молчит.

– Вчера вечером я виделась с Пьетро.

– Ах! Значит, это он дал вам мою фотографию?

Ей хотелось, чтобы эти слова прозвучали насмешливо, но не получилось. И все-таки ее вызывающий взгляд словно говорит; на свете столько всяких Пьетро!

– Нет. Мне дал ее адвокат Алонсо Ханта – того Ханта, которого вы обвиняете в изнасиловании.

– Не понимаю, о чем вы говорите!

– А по-моему, понимаете.

– Слушайте! Я против вас ничего не имею. Но, будьте добры, уйдите отсюда.

Она дрожит, того и гляди расплачется. Стискивает свои смуглые руки, прижимает их к груди, будто удерживаясь, чтобы не дотронуться до Шерон.

– Я хочу выручить человека из тюрьмы и за этим приехала сюда. Этот человек – будущий муж моей дочери. И он вас не насиловал.

Она вынимает из сумки фотографию, где я и Фонни.

– Вот посмотрите.

Женщина снова отворачивается от нее, садится на незастеленную кровать и смотрит в окно.

Шерон подходит к ней.

– Ну, поглядите! Прошу вас! Эта девушка – моя дочь. Рядом с ней Алонсо Хант. Это он вас насиловал?

Женщина не желает смотреть ни на фотографию, ни на Шерон.

– Это он изнасиловал вас?

– Одно только могу сказать вам, леди, вас никто никогда не насиловал.

Она бросает мгновенный взгляд сначала на фотографию, потом на Шерон.

– Да, похож. Только тот не смеялся.

Проходит минута, и Шерон говорит:

– Можно я сяду?

Женщина молчит и только вздыхает и складывает руки на коленях. Шерон садится на кровать рядом с ней.

В доме звучат тысячи две радиоприемников, и все они передают одно: Би Би Кинга. Шерон не может сказать точно, что именно он поет, но она узнает ритм песни. Громче, настойчивее, жалобнее эта песня еще никогда не звучала. Не звучала так решительно, с такой угрозой. Ее ритм рождает отклик в человеческих голосах, его подхватывает море, то море, что блещет и блещет за пределом мусорных куч фавелы.