Случилось так, что получил я место при одном английском джентльмене, старом холостяке, собравшемся в путешествие по моей родной стране, по моему дорогому отечеству. Это был купец и вел дела с Германией, немного знал немецкий язык, а в детстве даже жил там, но с тех пор не ездил туда, как я понял, этак лет шестьдесят.
Звали его Джеймс, и был у него брат-близнец Джон, тоже холостяк. Братья были очень друг к другу привязаны, дело вели сообща, имели контору на Гудменс-Филдс, но жили врозь: мистер Джеймс в Лондоне, на Поленд-стрит, как свернешь за угол с Оксфорд-стрит, а мистер Джон — за городом, в Эппинг-Форесте.
Мы с мистером Джеймсом должны были выехать в Германию примерно через неделю: точный день он собирался назначить по ходу дела. Мистер Джон приехал к нам на Поленд-стрит (там же поселили и меня), с намерением прожить эту последнюю неделю с мистером Джеймсом, но на второй день почувствовал недомогание и решил вернуться домой, под опеку экономки. Старуха знала, как за ним ухаживать. Он не думал, что это что-то серьезное, и надеялся увидеться с братом до его отъезда. Если же будет чувствовать себя не настолько хорошо, то брат сам приедет попрощаться: не так уж и далеко.
Мистер Джеймс, понятно, сказал, что приедет, они обменялись рукопожатиями — обеими руками, как всегда, — мистер Джон сел в свой старомодный экипаж и покатил домой.
И вот на другой день после его отъезда, то есть на четвертый день последней нашей недели, ночью, когда я крепко спал, меня разбудил мистер Джеймс — сам пришел ко мне в спальню во фланелевом халате, с зажженной свечой в руке, присел с краю на мою кровать и, глядя мне в лицо, сказал:
— Вильгельм, я сильно подозреваю, что у меня начинается какая-то странная болезнь.
Тут я заметил, что у него и правда крайне необычное выражение лица, а он тем временем продолжил:
— Я не боюсь и не стыжусь рассказать вам то, что, может быть, постыдился бы и побоялся рассказать другому кому-то. Вы родом из здравомыслящей страны, где таинственное привлекает исследователей и где не считают, что оно либо измерено и взвешено, либо не может быть измерено и взвешено… или что и в том и в другом случае можно полагать вопрос о нем давным-давно разрешенным на все времена. Мне только что явился призрак брата.
Сознаюсь, когда я это услышал, у меня пробежали по телу мурашки, а мистер Джеймс, глядя мне прямо в глаза, чтобы видел, как твердо он владеет собой, повторил:
— Мне только что явился призрак моего брата Джона. Мне не спалось, и я сидел в постели, когда он вошел в мою комнату, одетый в белое, и, печально глядя на меня, прошел к письменному столу, просмотрел кое-какие бумаги, повернулся, так же печально, проходя мимо постели, взглянул на меня и вышел за дверь. Так вот: я ни в малой мере не сумасшедший и ни в малой мере не допускаю мысли, что этот призрак существует сам по себе, вне меня самого. Я думаю, это мне предупреждение, что я заболеваю, и, пожалуй, нужно бы отворить мне кровь.
После этих слов мистера Джеймса я немедленно встал с постели и начал одеваться, предложив сходить за доктором. Я был уже готов покинуть дом, когда мы услышали громкий стук в дверь и звон колокольчика. Так как моя комната была на чердаке и выходила окном во двор, а спальня мистера Джеймса — во втором этаже и окнами на улицу, мы вместе быстро прошли к нему, и я поднял створку окна, чтобы посмотреть, что там такое.
— Мистер Джеймс? — окликнул человек под окном, отступая на другую сторону дороги, чтобы лучше видеть нас.
— Он самый, — отозвался хозяин. — А вы — Роберт, слуга моего брата?
— Да, сэр. К большому сожалению, сэр, я должен вам сообщить, что мистер Джон заболел. Ему очень плохо, сэр, даже есть опасение, что он при смерти, поэтому хочет видеть вас. Тут у меня коляска. Прошу вас, давайте не будем терять время и поедем к нему.
Мы с мистером Джеймсом переглянулись, и он сказал мне:
— Вильгельм, все это очень странно. Пожалуйста, поедемте со мной.
Я помог ему одеться: частью на месте, а частью в коляске, — и лошади, высекая копытами искры, быстро примчали нас с Поленд-стрит в Эппинг-Форест.
Заметьте, в комнату к его брату я вошел вместе с мистером Джеймсом, и то, что было дальше, видел и слышал сам.
Брат его лежал на кровати в дальнем конце длинной спальни. Его старая экономка и другие слуги были тут же: сдается, они не отходили от хозяина чуть ли не с полудня. Был он в белом, как тот призрак, потому что лежал в ночной рубашке, и смотрел тоже совсем как призрак, но когда брат подошел к его кровати, он медленно приподнялся в подушках, посмотрел ему в глаза и сказал:
— Джеймс, ты ведь уже видел меня сегодня ночью!
И это были его последние слова.