Компания

Ночью в своей одинокой постели Меган не переставала думать о его словах. Почему она, интеллигентная в пределах разумного женщина двадцати четырех лет, сидит сорок часов в неделю за столом у стенки, где даже поговорить не с кем, и переставляет туда-сюда керамических мишек? Почему отмечает каждое движение Джонса (которого последнее время часто не бывает в отделе – она надеется, что у него нет проблем со здоровьем), вместо того, чтобы завести с ним разговор? Сидни изолировала ее от всех остальных, это так, и на секретарей в «Зефире», как правило, не обращают внимания – но изменить это в ее силах. Если ее уверенность в себе окрепнет, она перестанет дичиться людей. Если она немного сбросит вес и купит себе что-нибудь модное…

Сплошная фантастика. Но тот человек в телевизоре сказал, что Меган мешает только сама Меган, и если это правда, то она и Джонса способна добиться.

От одной мысли об этом она краснеет, как последняя идиотка. Смешно даже представить, что Джонс может влюбиться в нее. Он молод, динамичен и окружен девушками, которые без всяких усилий превосходят ее внешне, вроде Холли Вейл (стройной атлетической блондинки), Гретель Монаднок (красотки) и Евы Джентис (непозволительно красивой). Меган всю свою жизнь провела в тени таких девушек с блестящими волосами и сверкающими улыбками – они встряхивали этими своими волосами, смеясь над шутками мальчиков, которые нравились Меган. Она все про них знает. Они флиртуют, хотя у них уже есть бойфренды (всегда есть и всегда самые лучшие), и без всякого умысла притягивают к себе всех мужчин поблизости, напоминая им, как выглядит желанная женщина. Вот так она выглядит в отличие от очкастой толстухи Меган, которая с тем же успехом могла бы принадлежать к другому биологическому виду.

Сейчас она идет в душ при спортзале. Каждый шаг причиняет ей боль, но Меган кажется, что все ее тело поет. Она в полном изумлении. Не потому ли люди занимаются физкультурой? Если боль и изнеможение будут сопровождаться такими вот ощущениями, она уж как-нибудь выдержит. Каждый день будет бегать на работу и когда-нибудь станет такой, как Холли, – стройной, привлекательной, выходящей из душа в этот самый момент.

Меган замирает на месте. Холли, прикрытая одним только белым полотенцем, удивленно моргает.

– Привет, – говорит Меган, но в этом участвуют только губы – горло отказывается озвучить сказанное. Попытавшись его прочистить, она издает похожий на сморкание звук и замолкает, совсем уничтоженная.

– Не знала, что ты спортсменка. – Холли ставит ногу на скамейку, наклоняется вперед, сушит волосы другим полотенцем.

– Я только начала, – выдавливает из себя Меган; ей невыносимо стоять тут и смотреть, как играют мускулы на загорелых плечах Холли – плечах, так не похожих на ее собственные. Пройти мимо этих плеч в душ так трудно, что тело не сразу повинуется ей. Пальцы до боли сжимают сумку с рабочей одеждой.

– Молодчина, Меган, – говорит вдруг Холли.

Меган в шоке. Похоже, Холли сказала это совершенно искренне.

* * *

Четырнадцатый этаж делится на две половины: продажу тренингов, направо от лифта, и собственно тренинги, налево. Оба отдела похожи, словно зеркальные отражения. Все отделы «Зефира» похожи друг на друга, есть много анекдотов о рассеянных служащих, которые приходят в чужой отдел, садятся за стол и жалуются, что не могут войти в свой компьютер.

В совещательной комнате отдела тренингов жалюзи опущены и на внутренней стеклянной стене, и на окнах. Вокруг стола молча сидят четверо. Один, Саймон Хаггис, смотрит на Карен Нгуен – точнее, на черную выпуклую родинку у нее под носом. За те два года, что они проработали вместе, он никогда не обращал внимания на ее родинку, но после тридцати четырех часов в этой комнате ни о чем другом думать не может. Эта родинка внушает ему отвращение. Закрывая глаза, он продолжает видеть ее, угнездившуюся в изгибе ноздри. За последние два часа у него сформировалась уверенность: Карен знает, как раздражает его эта штука, потому и не удаляет ее.

Карен поднимает голову от листка с записями.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Саймон достает мятный леденец. У всех остальных вырывается вздох.

– Саймон, – говорит Даррел Кпюстермен мягким страдальческим голосом – как врач, извещающий пациента, что опухоль неоперабельна. Он сидит рядом с Карен. Все они сидят на другой стороне стола, потому что от Саймона якобы пахнет. Так они заявили десять часов назад. Сговорились против него, ясное дело. – Не надо больше, пожалуйста.

Саймон медленно, шурша целлофаном, разворачивает леденец.

– Саймон, – говорит Хелен Пателли. Он видит только ее седеющую макушку, потому что она положила руки и голову на стол. – Еще одна мятная конфетка, и я тебе врежу, клянусь.

Саймон кладет леденец в рот и сосет его более энергично, чем требуется, при этом слегка причмокивая.

– Ну пожалуйста, – говорит Даррел. – Мы почти закончили. Давайте напряжемся еще на полчасика, а потом пойдем по домам.