Компаньонка

– Вот влюбишься и переменишь мнение, – сказала Кора. – Сейчас ты можешь думать иначе, но, возможно, когда-нибудь тебе захочется замуж.

– Гм-м-м. – Луиза улыбнулась и снова взяла книгу. – Шопенгауэр пишет о браке. Он пишет, что жениться – это все равно что с закрытыми глазами сунуть руку в клубок змей в надежде поймать угря.

– Так и пишет? – Кора критически оглядела книгу.

– А вообще-то, замуж – почему бы и нет. Когда-нибудь, – сказала Луиза, снова опустив книгу. – Я только детей рожать не хочу.

Кора чуть не рассмеялась ее наивности. Она еще не знает, как связан брак с появлением детей – желанных и не очень. Но вдруг, глядя в глаза Луизы, Кора поняла: то, что девочка имеет в виду, то, на что она намекает, – совсем не наивно. Кора стала смотреть в окно, в небо, как будто заинтересовалась тучей. Ничего другого она не смогла придумать. Пару месяцев назад Маргарет Сэнгер[9] арестовали за то, что она публично задала вопрос, нравственно ли контролировать рождение детей. Ее назвали непристойной. И произошло это, если Кора правильно помнит, в Нью-Йорке. А они сейчас ехали по Канзасу, да и вообще, совершенно ни к чему затевать этот спор. Ни с кем.

Уж точно не с подростком.

Кондуктор объявил Канзас-Сити. Луиза так и подскочила с книжкой в руках.

– Мы переехали границу штата[10]. – Она посмотрела на Кору, потом вверх и сложила руки, театрально изображая молитву: – Канзас кончился! Спасибо, Господи! Я выбралась из Канзаса!

Кора выглянула из окна. Вокзал Канзас-Сити был как вокзал Уичиты, только вдвое, а то и втрое больше. Вот так все и пойдет, решила Кора. Они едут на восток, и все постепенно увеличивается.

– Вы никогда не выезжали из штата? – Луиза посмотрела на Кору с дружелюбным любопытством.

– Никогда, – Кора прислонилась к спинке сиденья. – Только по Канзасу ездила.

Она пригладила волосы и поправила шпильку на затылке, стараясь не смотреть на Луизу. И так понятно. Кора вообразила ее разочарование, даже брезгливость. Это еще худшее преступление, чем не знать «Денишон»: Кора открыто призналась в ничтожестве своей жизни.

Или сказать правду? Правда произвела бы на Луизу впечатление, сыграла бы в пользу Коры. Но старая ложь легко слетела с губ: Кора столько раз ее повторяла, что сама верила, даже сейчас, когда мерный стук колес напоминал былое. Она была совсем мала в том, предыдущем путешествии; она ехала вместе с другими детьми, но была одна; поезд увозил ее не на восток, а на запад. Кора помнила жесткое деревянное сиденье, длинные непроглядные ночи. Но звуки были те же самые: стук колес, гудки. И точно так же качало – это запомнилось навсегда. И тогда, как теперь, ее подташнивало от страха и страстного нетерпения, оттого, что она стремительно въезжала в совершенно иной, новый, незнакомый мир.

Глава 4

Кора не помнит, как выглядел тот дом. Может, она и не видела его снаружи. Помнит только плоскую, посыпанную гравием крышу, такую длинную, что если одна девочка в ветреный день крикнет на одном конце, на другом конце ее не услышат. Со всех сторон – стена из бежевого кирпича, слишком высокая для Коры и даже для старших девочек, – за нее не заглянешь, даже если встать на стул. Из стен торчали металлические крючки, лазить по ним не разрешалось. Если на этом деле поймают – горе тебе, как выражались монахини. Крючки были для бельевых веревок, туго натянутых через всю крышу. На стены садились голуби, а иногда и чайки – скосив глазок на Кору, взмахивали крыльями и улетали.

Старшие девочки тащили наверх выстиранную одежду в корзинах, на каждой – бирка с именем. Кора и другие младшие девочки подставляли стулья и развешивали одежду. Кора не могла прочесть на бирках имена, но монахини учили ставить корзину в конце веревки, чтобы не перепутать одежду. Вешать надо было аккуратно: клиенты платили деньги за стирку. Если ветер сдует на гравий брюки или юбку, придется стирать заново, и старшие девочки еще сильнее сотрут себе руки. Они и так много работали. Почти у всех были шрамы до локтей – ожоги от утюгов и кипятка. Красивая четырнадцатилетняя Имоджин дала Коре потрогать ожог на тыльной стороне ладони. Сказала, что уже не болит. Кожа сошла, и осталось твердое кривое пятно, похожее на сердечко.

По воскресеньям их выпускали на задний двор, с условием – не портить сад. Кора помнит дерево, по которому тоже не разрешали лазить. Старшие девочки сидели под деревом, болтали, заплетали друг другу косы. Все прыгали через бельевую веревку с узлом посередине, чтоб потяжелее. Некоторые играли в жмурки, а в снежную погоду – в «волков и овец».