Сегодня караван-сарай Джалаледдина Вайса в Алеппо сожжен дотла, а сам он умер — вероятно, оттого, что увидел, как труд всей его жизни гибнет в пламени войны; теперь он встретился на берегах иной реки с великим воином Усамой, который так писал о войне:
Поверь, что людское достоинство выше любого оружия,Но ему так же мало дано уберечь свирепого льва от стрелы,Как спасти побежденных от горя, стыда и отчаянья.Я спрашиваю себя, что подумал бы Усама ибн Мункыз Отважный при виде сегодняшних безумных джихадистов, которые сжигают музыкальные инструменты за то, что они якобы не исламские
, тогда как эти инструменты происходят, вне всякого сомнения, от древних ливийских барабанов — барабанов и труб; что он подумал бы при виде этих инструментов, облитых бензином и пылающих на глазах у банды правоверных бородачей, ликующих, словно они сжигают самого Сатану. А ведь эти инструменты — потомки тех барабанов и труб, которые франки много веков назад копировали с османских, тех самых барабанов и труб, которые с ужасом описывали европейцы, ибо их звуки возвещали приближение непобедимых турецких янычар, осаждавших города Запада под звуки мехтерос; ни одно изображение не может передать весь ужас войны, которую, если вдуматься, джихадисты — эти несчастные безумцы в полевой форме — ведут в своем уголке пустыни против истории ислама, изничтожая ни в чем не повинные военные инструменты, ибо не желают знать их историю.На прекрасной асфальтовой дороге между Пальмирой и Разафе мы не увидели ни одного средневекового воина или оборванного головореза — всего лишь какую-то будку на обочине, где под скатом дырявой рубероидной крыши дремала пара часовых в зимних — несмотря на жару — темно-коричневых мундирах; судя по всему, им было поручено убирать цепь, перегородившую шоссе, которую Бильгер заметил в самый последний миг, затормозив так резко, что колеса нашего внедорожника взвизгнули на перегретом асфальте: кто мог предвидеть такую преграду в самом сердце пустыни?! Оба часовых, истекавшие по́том, с плохо обритыми головами, в обвислых, запыленных френчах цвета верблюжьего помета, вытаращили глаза, схватились за ружья и подбежали к нашему белому «лендроверу»; они что-то нерешительно промямлили, но, видимо, побоялись нас расспрашивать; один из них опустил цепь, другой широким взмахом руки пригласил проезжать, и Бильгер нажал на газ.
Сара облегченно вздохнула, Бильгер прикусил язык. Но ненадолго.
Водитель
(бодро). Чуть не врезался в эту проклятую цепь на скорости сто двадцать!Пассажир
(на переднем сиденье, испуганно, но деликатно). Вообще-то, можно было бы ехать чуть помедленней и быть чуть повнимательней.Пассажирка
(на заднем сиденье, по-французски, с легкой тревогой). Как вы думаете, их ружья были заряжены?Водитель
(слегка удивленно). Какой-то гнусный барьер посреди пустыни… такое не часто встретишь.Пассажирка
(опять по-французски, с беспокойством и примесью научной любознательности). Франц, там был какой-то плакат, но я не успела прочесть, что на нем написано.Пассажир
(на том же языке). Очень жаль, но я ничего не заметил.Водитель
(самоуверенно, по-немецки). Кажется, тут где-то недалеко военная база.Пассажир
(беззаботно). Верно. Кстати, вот там, справа, я вижу боевой танк.Пассажирка
(по-английски, с беспокойством обращаясь к водителю). Смотри: там, во рву, какие-то два типа с пулеметами! Тормози, тормози!Водитель
(грубо, заметно испуганный). Да что они, эти зас… эти свол… делают у меня на пути?!Пассажир
(невозмутимо). Я полагаю, что они из пехотного батальона и что у них маневры.Пассажирка
(очень обеспокоенная, снова по-французски). Ты только посмотри, господи боже, посмотри: там, на холме, пушки! А слева еще пулеметы! Разворачивайся, разворачивайся скорей!Водитель
(уверенный в себе, как истинный германец, обращаясь к пассажиру). Если они нас пропустили, значит мы имеем право здесь проехать. Но я, так и быть, немного сброшу скорость.Пассажир
(не слишком уверенно, по-французски). Д-да, лучше проявить осторожность.Пассажирка
(возмущенно). Нет, это просто идиотство какое-то, посмотрите на всех этих солдат: по-моему, они бегут к нам. А что означают эти тучи пыли — ветер, что ли, поднялся?