Комплекс Росомахи

магнитола, старенький советский двухкассетник «Маяк». Этот аппарат Алина

хорошо помнила, это тети Тамарина вещь. В школьные годы, назанимавшись под

завязку химией с геометрией, девчонки расслаблялись, слушая по нему

«Иванушек» и Таню Буланову.

Привычным движением Алина потыкала по клавишам и, обнаружив в

правом кассетоприемнике какую-то кассету, уверенно нажала кнопку

воспроизведения. Кухню тут же наполнил хриплый баритон Владимира

Семеновича, экспрессивно и со вкусом выводящего что-то о серебряных родниках

и золотых россыпях.

«Высоцкий так Высоцкий, главное, пошумней и погромче», – подумала

Алина и, более не задерживаясь в помещении, где недавно умирал человек,

прошагала вглубь квартиры.

У тети Тамары все было прибрано. Когда она только успевала? Насобирав

по полкам стопку носильных вещей и водрузив сверху на нее пару толстых

шерстяных носков-самовязов, Алина отправилась в прихожую упаковывать

собранное. Главное, магнитофон не забыть выключить, а потом бумажку снаружи

снова наклеить. В смысле, с печатью.

Когда она впихивала тети Тамарин спортивный костюм в дорожную сумку,

которую специально для такого дела захватила из дома, Высоцкий на высокой

ноте неожиданно смолк, затем раздался тихий щелчок, шипение, затем чье-то

невнятное бормотание и громкое «Алё», а после паузы незнакомый мужской голос

с надрывом прохрипел:

– Гнида! Ты гнида, понял!? Нет, ты понял?!

Пауза. Шипение. Опять надрывающийся голос:

– Ты ее не найдешь никогда, ты понял!? И пузырь не найдешь, я хорошо

спрятал. Задергался, шкура!.. Ты правильно дергаешься… У меня и телефончик ее

есть, а ты как думал?..

Голос умолк, лишь тихо шипел магнитофон, перематывая пленку.

Алина замерла на одной ноге, подпирая сумку коленом и стараясь, чтобы

вещи не вывалились на пол. Первый испуг прошел. Это же просто магнитофонная

запись, и больше ничего. Но кто это говорит?! Может быть, тети Тамарин муж,

теперь уже покойный?

Бросив сумку на полу, она кинулась на кухню, голос вновь рванулся ей

навстречу.

– Да пошел ты!.. – зло выкрикнул предполагаемый Шурик, и Алине опять

сделалось жутковато. А голос все говорил и говорил, яростно, с ненавистью:

– Короче, Додик, бабки мне твои на хрен не нужны. А ничего не хочу! Хочу

тебя, гниду, проучить, а больше ничего. Таких, как ты, учить и наказывать надо. И

учти, больше мы с тобой не…

Магнитофон тихо щелкнул, останавливая кассету, и запустил обратную

перемотку. Сторона кончилась. Запись прервалась.

Алина подошла к шипящему двухкассетнику, медленно протянула руку к

панели и нажала кнопку «стоп». Стоп! Рядом красная копка «запись».

Промахнулся, значит, Шурик, когда спешил ответить на звонок. Не на ту кнопочку

впопыхах нажал.

Да, дела…

Алина стояла над магнитолой и думала. Надо отнести кассету Марианне.

Сегодня же. Очевидно, имелись у покойного Александра некие запутанные

отношения, но вот с кем? С кем…

Хотя… Нет, не будет она Марианне мозги засорять. У нее на руках и труп, и

преступник. А что дела какие-то и с кем-то у покойного были, то вряд ли это на

прямую связано с его безвременной кончиной от руки потерявшей рассудок жены.

Но кассету изъять все-таки нужно.

Алина потрясла сумкой, утрамбовывая вещи, застегнула сверху молнию и,

окинув напоследок быстрым взглядом кухню, собралась уже на выход, как

заметила на подоконнике грустные растения в разноцветных керамических

горшках. Собственно, их она видела с самого начала, но только сейчас

сообразила, что их не мешало бы полить, а то загнутся. Когда еще Ритка

соберется сюда наведаться…

Горшков было три – в одном растопырился матерый столетник, во втором

душистая герань разрослась аж на всю высоту оконного проема, между ними

красовалась кокетливая сиреневая фиалочка.

«Недокомплект, – сделала вывод Алина, – где-то должны стоять

остальные».

Остальные нашлись в комнате, выполняющей роль гостиной, а в спальне

никаких растений не было. В гостиной горшков тоже было три, видимо, Тамара

Михайловна уважала симметрию. Все правильно – декабрист, каланхоэ и столбик

кактуса.

Алина хмыкнула и отправилась на кухню за водой. Она не обнаружила

ничего подходящего для полива цветов, ни кувшина, ни лейки, поэтому решила

обойтись обычной чашкой.

Чашек и мелких плошек на сушилке было много, чистенькие, они стояли

кверху донцами, выстроенные во фрунт, но Алина потянулась за той, которую

увидела во втором ряду почти у кафельной стенки. Ей вдруг стало неприятно

оттого, что она возьмет в руки чашку, из которой перед смертью, возможно, пил

воду убитый.

Чашка тормозила, сопротивлялась, не хотела выползать на этот край.

Потому что под чашкой обнаружился еще один предмет. Непонятный. Непонятный

и необычный.

Больше всего предмет походил на шкатулочку с откидывающейся крышкой.

Или на футляр для маленького, но толстенького флакончика с духами. Или на

пудреницу, но как бы это… стационарную… Которую держали в будуарах на своих

туалетных столиках дореволюционные барыни и барышни, а может, и купчихи. Они

изящно откидывали крышечку, обмакивали в рисовую пыль нежную пуховку и

легким движением тонкой кисти проходились ею по бледному аристократичному

лицу. Или по круглощекому купеческому.