Конь на один перегон

Они ехали и останавливались под дождем. Сиверин пружинил на стременах — грелся.

Низкое солнце вышло быстро. Вечерняя прозрачность пропиталась насквозь чабрецом и горной медуницей. Емуранки засвистели. Конь попал ногой в норку и споткнулся. Сиверин поддернул повод, — он захрапел и понес.

Успокоившийся было Сиверин озверел в отчаянии. Сил могло не хватить. Он повернее уперся в стременах и откинулся, выжимая повод. Гора была впереди, и он не давал коню свернуть.

Мотая закинутой головой, выбрасывая разом в толчках передние ноги, конь нес в гору. Он опасно оскользался на мокрой траве склона, но Сиверин не кинул стремян, даже когда копыта затрещали по каменистой осыпи вокруг отвесной вершины. «Сдохну! — вместе! — помоему будет!» — ослепляло в высверках, на косой крутизне утек упор, сдирая правый бок о щебенку, они съехали вниз метров двадцать до низа осыпи…

— Вставай, сука!.. — сказал Сиверин, перенося тяжесть влево, не вытаскивая ногу.

Конь поднялся. Правое колено выше сапога, бедро и локоть у Сиверина были ссажены под лохмотьями, но крови не было.

— Тоже, самоубийца, — сказал коню Сиверин, вдруг неожиданно повеселев. — Не круче моего… Обломаю! — задохнулся он и пустил вниз, врезав каблуками, но стараясь, однако, не попасть по свежей царапине.

Конь принял в мах, не умеряя шага, как жмутся кони на спуске, и Сиверин не отпускал стремена и не страховался за луку — ему было плевать, и была уверенность.

Он не заметил, как развязались тороки и чумбур упал и потащился. На ровном конь наддал, наступил задним левым копытом на веревку, передней левой бабкой зацепил и грохнулся оземь вперед-налево, перекатываясь через голову и левое плечо. Тяжесть ужарила, перевалилась в треске ребер, ноги выламывались, копыта били, обдавая воздухом, он выпутывался из стремян, копыто стукнуло по запястью, и левой руки не стало, в живот или голову — убьет, вырвал правую, оставив в стремени сапог, конь вскочил — лежа на спине, он сдернул стремя с левой, небо сверху, конь исчез, ожгло внизу спину — закинул правую руку и успел уклешнить мокрую скользящую веревку, деревенея в усилии — стряхнув с места, понесло, летящая земля жгла и сшаркивала шкуру — вывертывая позвонки, перевернулся на живот, конец веревки позади правой руки намотал дважды левой, она работала — стругая носом, зажал веревку в зубах…

Конь шел вскачь. Сиверин несся на привязи. Трава и песок сливались в струны. Камни выстреливали в тело. «По кочкам разнесет…» Он понял звук: прерывистое, изнутри, звериное подвывание.

Он стал подтягиваться по чумбуру. Мышцы мертвели. Власть над телом уходила. Сознание отметило, что мотков на левой руке больше. Происходящее как бы… отходило…

Разом задохся в спазме. Это конь пересек ручей. Вода накрыла. Руки разжались. Но веревка была намотана на левую, натяжение прекратилось, потому что конь оступился на гальке откоса, и Сиверин, держа в сознании лишь одно, схватил правой и дернул изо всех сил, конь снова оступился, ослабив чумбур, Сиверин уже сел, крутанув легкое в воде тело, упершись ногами, вложил в рывок всю жизнь ног, корпуса, рук — и попал коню как раз не под шаг, тот снова упустил мокрые камни из-под некованых копыт и неловко и тяжело упал боком в воду — сшибая не успевшие взлететь брызги, Сиверин метнул себя ему на голову, сумасшедше лапая левой ноздри и правой повод.

Конь забился, вставая. Сиверин, всунув большой и указательный палец левой руки, сжимал ему ноздри, правой притягивал намотанный повод. Держа крепко, поднялся враскорячку с колен.

Не двигались. Сиверин пытался сосредоточиться, чтобы понять, где верх и где низ. Постоял, отдавая себе отчет в ощущениях и упорядочивая их.

Боком, не ослабляя хватки, повел коня на ровное место у берега. Переставлять ноги требовало рассудочного напряжения.

Там отдохнул немного. Повернулся, не отпуская рук, так, что морда коня легла сзади на правое плечо, и медленно пошел, ища глазами.

Остановился у глубоко вбитого старого кола. Опустился на колени, не отпуская левой, правой плотно обвязал осклизлый узкий ремешок повода и тщательно затянул калмыцкий узел. Дотянулся до чумбура и тоже очень тщательно привязал.

Потом упал на четвереньки, и его вырвало. Он сотрясался, прогибаясь толчками, со скрежещущим звуком, желудок был пуст, и его рвало желчью.

Он высморкался и встал, дрожа, ясный и пустой.

Конь смотрел, спокойный.

Вперившись в его взгляд и колко золодея, Сиверин потащил ремень. Гортань взбухла и душила. Оранжевые нимбы разорвались перед ним.

— У-ург-ки-и-и-и! — визг резанул вверх, тело стало невесомым, он рубил и сек морду, глаза, ноздри, губы, уши, топал, дергался, приседал, яростно выжимая из себя непревозмогаемую жажду уничтожения — в невесомую руку, в ремень, в месиво, в кровь, в убийство.

— Гад! — выдыхивал всхлип. — Гад! Гад! Гад! Гад! Га-ад!..

Рука стала чужой и не поднималась больше.

Он не мог стоять. Он захлебывался.

Конь плакал.

Живая вода, заладившие слезы текли с чернолитых глаз, остановленных зрачков, тихо скатывались, оставляя мокрый след в шерстинках, и капали.

Сиверин сел и заревел по-детски.