Конь Рыжий

– Видели? Большевики для них разбойники, хотя никто из этих варваров не потерял при Советах ни единого волоса с головы. Обыватели и мещане – оплот любой тирании. При их молчаливом согласии можно вешать и расстреливать в улицах, и никто даже носа не высунет из бревенчатых стен. Ко всем чертям! Ненавижу подобную породу людей! Эх, пропустить бы сейчас рюмашку! Ведь не из гостиницы – из тюрьмы вылез, черт возьми-то!

Ной вспомнил, что у него в сумах имеется фляга самогонки.

– Что же вы молчали? Давайте же флягу! Ну, патриарх казачий! С вами жить можно.

Ной достал из сумы скруток вяленого мяса, калач, флягу подал капитану. Ухоздвигов вытащил пробку, понюхал, помотал головой, еще раз понюхал, потом попробовал и расхохотался:

– Шутник вы, однако, хорунжий! Это же отличнейший российский коньяк! Бог мой!.. Надо же, а? Коньяк! Шустовский!.. Уж я-то разбираюсь в коньяках. Ха, ха, ха! Воистину воскрес! – Отпил несколько глотков. – Ну, приобщайтесь к дарам господним.

Ной на этот раз не сказал, что он «непотребляющий»– фляга-то из его сумы! И кстати вспомнил:

– Прихватил с собою, как сегодня у меня день рождения.

– Серьезно?

– Двадцать восемь лет исполнилось.

– Что ж, поздравляю! А здорово вы тогда на митинге ввернули казакам про Ноев ковчег! И волны нас хлещут, и ветры бьют, а нам надо плыть, чтобы почувствовать под ногами не хлябь болотную, а твердь земную. Долго еще нам плыть, голубчик, до тверди земной!..

Ной едва промигивался. Откуда он знает про митинг? Вот это «начальник губернской контрразведки»! Или он прощупывает печенку Ноя?

– Все, мною сказанное, сугубо между нами, хорунжий, – строго предупредил капитан. – Если кому из офицеров расскажете – радости мало будет. Учтите!

Ной успел за малый срок многое «учесть»; понял: хотя под ним седло не горит, но может и вспыхнуть.

– Держитесь на вокзале подальше от передней линии. Не попадайтесь на глаза Дальчевскому. Дальчевский – мстительный, о Новокрещинове я уже сказал. А что вы мало пьете ради собственного дня рождения?

– Мне пить много нельзя. Натура не принимает.

– Сочиняете! При вашей комплекции бочка рома не свалит с ног! Эх, сегодня бы нам, после встречи эшелонов, закатиться в «Метрополь». Да в кармане у меня пусто. Не одолжите тридцатку на два-три дня?

– Да хоть пятьсот, – бухнул Ной и не без умысла.

До него дошло с головы до пяток: если он заручится поддержкой капитана Ухоздвигова, то уж, верное дело, голова будет целехонька… хотя бы на сегодняшний день!

– Керенскими?

– Николаевскими.

Капитан прищурился, взъерошил пятерней кудрявившиеся волосы:

– Давайте!

Ной достал пачку денег, деловито отсчитал и передал капитану. Тот посмотрел – настоящие ли? И сунул в карман.

– Пейте! – передал Ною флягу, наполовину опорожненную. Ной удивился: почему капитан не пьянеет? Ведь огнь, огнь пропускает внутрь!.. Выпил, ладонью по губам, и, передавая флягу сотрапезнику, сказал, будто завзятый знаток вин и коньяков:

– Не хуже «Мартини», господин капитан.

– Хо, хо, «Мартини»!.. «Мартини» – это кислые французские сопли, выдержанные в…

Капитан употребил такие слова о красавицах француженках, что у Ноя рот открылся.

Ехали, прикладывались к фляге, далеко отстав от эскорта.

– Кстати, о чинах, хорунжий! – сказал капитан. – Мой самый высший чин – поэт! В поэзии – душа России, ее сердце, печаль и радости. Не царствующие особы восславили Россию, а Пушкин! Был еще Гавриил Державин, Некрасов, Крылов или вот Алексей – Кольцов:

Сяду я за стол —Да подумаю:Как на свете житьОдинокому?..

А? Каково? Нищие мы духом без поэзии, хорунжий. Нищие и сирые! Если бы не поэзия, я бы пустил себе пулю в лоб! Да-с! Ведь: «И скушно и грустно! – и некому руку подать в минуту душевной невзгоды!..» Это сочинил поручик Лермонтов. Не сладко ему жилось под дланью венценосца! А Гавриил Державин?

…Скользим мы бездны на краю.В которую стремглав свалимся;

Приемлем с жизнью смерть свою,На то, чтоб умереть, родимся,Без жалости все смерть разит:И звезды ею сокрушатся,И солнцы ею потушатся,И всем мирам она грозит.

Какая глубина! И ведь написано еще в ту пору, когда Русь свято верила в боженьку, в твердь небесную! А поэт сказал: «И солнцы ею потушатся, и всем мирам она грозит». Все смертно, хорунжий. Ни боженьки, ни черта, ни преисподней! Все и вся на земле – дьяволы и боги! Люблю Россию, хорунжий. Как русский, как сын отечества. А вот запакостили мы Россию изрядно. И это, знаете ли, скажется на будущих поколениях.

У Ноя было такое самочувствие, точно капитан содрал с него шкуру с мясом и душу вынул прочь. Ни бога, ни черта не оставил! «От безверья сгинет, должно, – утешил себя Ной, не вполне уверенный, что сам спасется верою в бога и всех святых апостолов. – Экое приспело время!»

VII

Между тем впереди у полковника и эскорта произошла непредвиденная заминка.