Конь Рыжий

Машевский мягко, доверительно сказал Анечке, что она за минувший день допустила четыре крупных ошибки. Какие? К чему Анечке было болтать с хорунжим на пристани о нем, Машевском? Это же сведения для контрразведки! И вторая ошибка Анечки: когда явился к Ковригиным из тюрьмы дядя-протодиакон, Анечка вступила с ним в ссору, грозилась большевиками, которых-де в городе много, и они разгромят белых. И будут контрразведчики хватать всех сочувствующих без разбора – у страха глаза велики. И третья ошибка: как бы мог остаться в городе партийный комитет, руководители которого известны в лицо каждому горожанину? Или просто остаться «на заклание»? И четвертая: запальчивость суждений Анечки. Как же она будет работать легально среди белогвардейцев, если не умеет сдерживать себя и молчать? А хорунжего никто не выгонял как собаку; для его безопасности лучше, что он «никогда не был в доме Ковригина и адреса его не знает»; и масленщик Иван никакого родственного отношения к хорунжему не имеет. Жил Ваня, а кто он и что он – никому не известно. Машевский поручает Анечке поддерживать хорошие отношения с хорунжим, чтобы он не попал в сети контрразведки. И чтоб никаких фраз и глупости!

Машевский, прохаживаясь по просторной гостиной, наставлял Анечку; Прасковья собирала вещи в дорогу, складывала привезенные с Клюквенского фронта медикаменты в куль.

Анечка отказалась поддерживать «хорошие отношения с хорунжим»:

– На пароходе с ним приплыла пакостная женщина, Евдокия Елизаровна Юскова. Белая гадина! Она была здесь в заведении какой-то Тарабайкиной-Маньчжурской! Кошмар! И хорунжий с нею. Это же гадко, гадко и омерзительно. За одно это я его глубоко не уважаю. Если бы ее убил какой-то есаул – на земле было бы чище! А хорунжий трогательно заботился о ней! Стыдно вспомнить. Селестина Грива предупредила нас с Пашей: «Эту белую гадину опасайтесь. Она связана с головкой заговора». Жалела, что выпустила ее из УЧК.

Машевский посмеивался. Анечку кинуло прочь от хорунжего; только что защищала его и ссорилась с сестрою, а теперь «гадко и омерзительно».

– Кстати, кого назвал хорунжий в Николаевке?

– Яснова Павла Лаврентьевича.

– Паша, разве комендант на «России» Яснов?

– Из Красноярска поплыл Топоров, – ответила Прасковья. – А кто был комендантом из Минусинска, не знаю.

– Вот вам пример нашей невнимательности, – мягко заметил Машевский; голос у него был тихий, но если он волновался и начинал говорить громко, то чуточку заикался. – Мы могли бы, – продолжал Казимир Францевич, похаживая по гостиной, – осторожно спросить хорунжего про Яснова и узнать адрес. Анечка, обязательно узнай. Главное для тебя на первые дни: связь с товарищами.

Машевский назвал несколько фамилий, особо просил побывать у двух девушек, работающих в губернской типографии, чтобы через них достать типографский шрифт, а наборную кассу он сам сделает в деревне, куда уедут с Пашей на пару дней.

– Придется тебе, Анечка, устроиться на работу в «Общество самодеятельности». Там есть наши товарищи и сочувствующие. Главное – собрать силы. И вот еще… – Казимир Францевич остановился возле Анечки, пытливо взглянул ей в глаза. – Относительно капитана Ухоздвигова…

Анечка передернула плечами, будто ее ударил Казимир Францевич, а он тем же мягким голосом продолжал:

– Понимаю, для тебя это имя крайне неприятно после всего, что было между вами и столь печально оборвалось.

– Ничего не было! Ничего! – запальчиво выкрикнула Анечка.

– Ты меня не выслушала. А есть кое-что очень важное! – И, взглянув на Прасковью Дмитриевну, сказал: – Мне кажется, капитан этот не так прост.

– Хорошо о нем сказал хорунжий, – вспомнила Анечка: – Самый серый из серых, да еще назначен начальником контрразведки! Значит, имеет большие заслуги у белогвардейцев за работу в подполье. Я бы ни одного из арестованных офицеров не оставила в тюрьме! Ни одного! Тем более Каина-капитана!..

– Самосудов у нас не было и быть не могло! – строго заметил Казимир Францевич.

Слышно было, кто-то заехал в ограду – собаки не лаяли, значит, Василий вернулся. Машевский прошел из гостиной через прихожую на веранду, сказал Василию, чтобы он не распрягал коня.

– Поедете?

– Да!

– Тогда я вам запрягу Соловка в рессорный ходок. Экипаж нам нужен для извоза. В ходе вам будет удобнее.

– Только поскорее!

Вынесли багаж в ограду. Василий, запрягая Соловка, сообщил сестрам:

– Ваш господин хорунжий мигом разделался с политикой! Утопил в Каче.

– Кого утопил? – не поняла Анечка.

– Все книги. Без разбора.

– Молодец! – похвалил Машевский, и к Анечке: – Сейчас же перебери книги. Не оставляй политических. Загляни в комнаты, где жили Рогов и Юргенсон. Все подозрительное убрать и уничтожить. Если придут в дом с обыском из контрразведки, не вздумай вступать в дискуссию. Мы уплыли на пароходе с Пашей. А дяде-протодиакону просто приснилось, что он нас видел. И не задирай дядю. Это я серьезно говорю…

– Еще чего не хватало, чтоб я с ним разговаривала!

– Это для тебя первое испытание, Анечка. Главное – впереди…

Сестры обнялись и потихоньку всплакнули.