Конь Рыжий

– Сколько держал на допросе, морда, да еще сюда привез, – возмущалась Дуня. – Жаль, что придется на днях уехать в Минусинск, если получу из банка золотые слитки. Обещают отдать. А то бы я ему показала!

Прапорщики вернулись и расселись на те же стулья.

– Боженька! Если бы ты согласился быть управляющим хотя бы рудника Благодатного!

– К чему мне рудник! Что я смыслю в золотодобыче? Или я инженер?

– Есть инженер. Управляющий нужен, хозяйственный человек, со смекалкой, и больше ничего. И чтоб не вор! На приисках и рудниках нашей компании сколько их перебывало, и все воры, жулики. Хотя бы Урван! С чего начал? Иваницкого обжулил. А ведь сам Иваницкий из жуликов жулик и мошенник. Прииски-то как заполучил?

– Не по мне то, Дуня. Говорил уж. Да и кто бы меня отпустил со службы. Я служу у командующего Гайды. В сорок девятом эшелоне, командир знает. В крайнем случае…

– Мало, что ли, офицеров? Хватает всяких! – сказала Дуня нарочито громко в адрес ушастых прапорщиков. – Если понадобится – знаю, что хотел сказать, – успокоила Ноя. – Я и Гайду найду, не беспокойся!

В приемную быстро вошел князь Хвостов, глянул на хорунжего и Дуню, спросил у прапорщиков, здесь ли комиссар?

– У комиссара прокурор.

Князь поправил мундир, постучался в дверь и прошел в кабинет.

– Что у вас, штабс-капитан? – взглянул на него Каргаполов.

– Обнаружены только что выпущенные подпольным комитетом большевиков прокламации, расклеенные по городу. Мне в отдел доставлено несколько штук. О событиях сегодняшнего утра.

Каргаполов схватил прокламации, словно сгреб в ладони раскаленные угли, и тут же кинул на стол – обжегся; быстро прочитал несколько фраз, выдвинул ящик и смел в него помятые листки, выговорив капитану:

– Вы представляете себе, штабс, как начальник оперативного отдела, что значит подобная прокламация, отпечатанная типографским шрифтом?!

Штабс-капитан почтительно вытянулся:

– Возмутительная наглость большевиков!

– Только-то?! – взвинчивался Каргаполов. – Эта наглость, князь, называется оперативностью подрывных сил, действующих подпольно! Именно этого я жду от вас, господин капитан! Оперативности и еще раз оперативности! Быстроты действия, натиска всеми имеющимися силами! Бездействуем мы, сударь. Если так дело пойдет – мы на своих спинах будем носить прокламации подпольного комитета! Да-с! И губернского прокурора заклеят подобной дрянью. Это еще начало – прокламацию размножат в достаточном количестве и распространят по всей губернии! Да-с! По всей губернии! Жду от вас не позднее завтрашнего дня оперативный план по раскрытию подпольного комитета.

– Прошу отставки, господин подполковник, – заявил князь Хвостов, напомнив в который раз комиссару, что у него нет ни опыта, ни данных для работы начальником оперативного отдела.

– Идите! Завтра обсудим этот вопрос, – отослал Каргаполов князя.

Минут через двадцать Каргаполов любезно пригласил в кабинет Евдокию Елизаровну; Ной остался уминать диван, соображая, что за веревку вьет на его шею брюхатый недоносок – акула, как аттестовал Каргаполова Кирилл Иннокентьевич.

Обрадовала Дуня: с намека все поняла! Именно об этом он и хотел просить ее: если его начнут запутывать да, чего доброго, посадят в подвал контрразведки, чтоб незамедлительно дала знать командующему Гайде через командира сорок девятого эшелона. Подробнее сказать при трех парах ушей нельзя было, но она его поняла. Молодчага!

Как там не суди, а Селестину Ной вырвал из колонны. А вдруг кто из казаков заметил, как он умчался с нею через мост. «Хоть бы ее не взяли, – подумал Ной; о себе думать нечего – в контрразведке пребывает. – Отошла ли она от испуга? Ждала, что я ее зарублю, оттого и из памяти вышибло».

II

…Но Селестину не вышибло из памяти. Еще на дебаркадере среди офицеров она увидела Ноя; он стоял боком и смотрел мимо – в том самом кителе; золотой эфес шашки зловеще поблескивал. Вот он, еще один белогвардеец! Разом вскипело лютое зло, и Селестина, поднимаясь на берег, даже не чувствовала ударов прикладами в спину. Щетинились ножевые штыки чехословацких легионеров, тренькали казачьи шпоры, вытягивалась колонна по четыре в ряд, и Ной степенно шел сбочь колонны, разглядывая арестованных, ведя в поводу большущего рыжего коня. Рыжего коня! Само собою выплеснулось у Селестины – зло, презрение и ненависть. Ненависть! Ной ничего не ответил и пошел прочь. Колонна тронулась. Наплывали глыбины домов, безмолвных, как надгробные памятники: ни единой живой души в улице! И только позвякивало оружие, стучали копыта. Из бездны мрака всплыл огромный белый собор и тут, невдалеке от божьего храма, – ярость карателей! Бог все простит и все скостит – и грехи, и злодейские убийства.

Ненависть! Ненависть!