Конь Рыжий

– Можете взглянуть сами, господин хорунжий. Вон опять букет подвешивают!

Со стороны города раздался тяжелый вздох большого соборного колокола:

– Боом! боом! боом!

– Да вить покров день севодни! – вспомнил один из урядников и, сняв шапку, набожно перекрестился. За ним и другие обнажили головы.

– Бооом! бооом! бооом!

– Не покров, а служба севодни в соборе. Анафему будет петь владыко большевикам.

– Всем бы сицилистам анафему! – ввернул Гаврилыч. – А што? При царе-то как жили? Аж вспомнить радостно. Чего только не было на ярмарках и базарах? А таперь нищенство, тиф, да вшами торгуют беглые лабазники.

Никто не хохотнул. Со стороны станции все еще неслись душераздирающие вопли – по коже мороз гулял, и в затылке у Ноя ключом кровь вскипала. Беда! Великая беда приспела!..

А большой колокол надрывно вздыхает:

– Боом! боом! боом!

А Ною слышится:

– Убьем! Убьем! Убьем!

И тут пустились в радостный перепляс малые колокола:

– Три-ли-ли! три-ли-ли! Били, били, не всех еще убили!

И средний колокол медной глоткой:

– По-оовесим! пооовесим!

«Владыко человеколюбче, – помолился про себя Ной. – Просветли окаянную душу мою благостью и милосердием…»

И в ответ подумалось:

«Не будет больше милосердия, не будет благости, а будет стремительное побоище, и никто того не ведает, где и как голову сложит!»

«Не убий» – стало преступлением.

«Убий и возлюби посылающих на убийства, и дьявол отметит тебя своей милостью и благостью!..»

«Укради и твое будет, ибо ты украл у тех же воров и разбойников с большой дороги!..»

«Господи! Доколе? Али навек муки этакие?» – И не было ответа Ною Лебедю. Не было ему утешения, не было спокойствия.

Где-то возле депо раздался винтовочный залп…

Казаки и младшие офицеры дрогнули и, не глядя друг на друга, отошли в сторону… Еще кого-то расстреляли белочешские легионеры…

Ной поплелся к газетно-книжному киоску общества «Самодеятельность», в котором торговала Селестина. Он всегда навещал ее, покупал ненужную, изолгавшуюся до одури газету социалистов-революционеров «Свободная Сибирь», просматривал заголовки – вранье, вранье банды разбойников!..

Ной никогда не разговаривал с Селестиной. Купить книжку или газету, понятно, можно, но не показывать виду, что знакомы. Ни в коем случае!

Газетный киоск плотно окружали офицеры линейного батальона – уж больно красивая киоскерша торгует! Ной подошел ближе. Селестина увидела его, а во взгляде – тревога и смятение плещется черным пламенем.

Ной передал через головы двугривенный:

– «Свободную Сибирь», – попросил.

– Еще не привезли, – ответила Селестина.

Один из офицеров – по нарукавной бело-зеленой повязке – штабс-капитан, оглянулся на хорунжего:

– Свободной Сибири давно нет, господин офицер, – язвительно заметил он.

– Вчера еще была, – ответил Ной и пошел прочь – понимай, как хочешь, штабс-капитан.

Вышел на перрон и остолбенел: рядом с депо на столбе висят четверо. Чехословацкие легионеры по перрону, а там, еще на трех столбах – повешенные, мужчины и женщины. На одном из столбов увидел двух женщин, малую девчушку голоногую и мужчину в рабочих ботинках. Ветер раскачивал трупы.

«Банда! Разбойники! Кабы была у меня сила – стребил бы всех захватчиков, – яростно подумал Ной. – Кого вешают? Трудовых людей вешают!»

Ярость!

И вдруг – лицом к лицу – князь Хвостов! Ной уставился на него и не признал сразу: лицо землистое, щеки ввалились. Даже княжеские холеные усики перекошены.

– А, хорунжий! – скрипнул князь сквозь стиснутые зубы; оглянулся: нет ли рядом белочешских легионеров. – К подпоручику? Не ходите! У него горячий день сегодня. Видите гирлянды! – кивнул на повешенных. – И это после тишайшего царя Николая, а? Тишайшим был! Какие-то сотни расстрелянных в Петрограде и тысячи сосланных, а сейчас сколько? По одной нашей губернии тысячи расстрелянных и повешенных за полтора месяца! Каково, хорунжий?

Ной – ни звука, язык одеревенел, и в горле сухость.

Князь прикурил папиросу и жадно затянулся, выпуская дым из ноздрей горбатящегося породистого носа, тронул ладонью заросший щетиною подбородок, продолжил:

– Приказом управляющего губернией и моего шефа комиссара я прикомандирован к сорок девятому эшелону для проведения чрезвычайных мер над забастовщиками. Сейчас всех лазутчиков чехословаки с солдатами нашего линейного вылавливают по всей Николаевке. Многие разбежались и где-то прячутся. Дорога парализована! И что, это все большевики? Какой-то Машевский, которого сейчас ищут по всему городу? Ерунда, хорунжий! Будь у Машевского тысяча рук и ног – ничего бы он не сделал. Пухнут рабочие с голода, вот на чем самовар забастовки вскипятили. Царь-батюшка платил машинистам и кочегарам денежки. Сегодня я все это высказал на чрезвычайном заседании в эшелоне, так на меня какая-то офицерская шантрапа в атаку пошла: что я понимаю? Это я, князь? Ну, хватит! С меня хватит.

Что-то вспомнив, князь положил тонкую руку на богатырское плечо Ноя и попросил: