Конан и грот Дайомы

Он не мог передать ему связного указания, конкретной мысли, выраженной словами. Такое было лишь во власти божеств; лишь они могли внедряться в человеческое сознание – во сне либо наяву – и диктовать смертным собственную входа. Хотя Гор-Небсехт питал презрение ко всем богам, начиная от Митры, Подателя Жизни, и кончая мерзостным Нергалом, он признавался самому себе, что некоторые трюки из божественного арсенала ему не по плету. Даже если б вся его Сила была при нем! Тем более теперь, когда он лишился части магического дара…

Но Гор-Небсехт владел искусством передачи настроений. Не столь уж мало, если учесть, что к настроениям относятся гнев и ненависть, беспокойство и ревность, черное горе и беспричинная радость, апатия и жажда деятельности. Ее-то маг и пытался пробудить в Фингасте, внушив ему заодно и тревогу. Проснись, – повелевал Гор-Небсехт, – проснись, тупая скотина, враг рядом! Враг уже у двери, уже крадется к твоему ложу, уже занес над тобой топор! Проснись, рыжий боров! Ищи врага! Ищи высокого воина с черными волосами! Отправляйся к Эйриму – враг у него! Найди! Найди и убей!

Наконец ванир зашевелился, сел и нащупал рукоять лежавшего рядом меча. Обтерев покрытые испариной виски, Гор-Небсехт довольно кивнул. Он в последний раз пригляделся к лицу Фингаста, на котором сонная одурь сменялась решимостью, заметил, что тот посматривает на спящего рядом Торкола, и взмахнул рукой над своим каменным столом. Взору его снова открылись бревенчатые чертоги Эйрима и пятеро мужчин, сидевших за столом.

* * *

Они едва успели допить бочонок аквилонского и прикончить блюдо с горячим китовым мясом, как дверь распахнулась. Не та дверь, прорубленная у очага, что вела в Длинный Дом, а та, что выходила наружу, к заднему двору, выгребным ямам, кузнице и судовому хранилищу.

Пирующие сидели к ней лицом и спиной к огню, и никому не пришлось оборачиваться, когда на пороге возникли две рослые фигуры в медных кольчугах. Конан заметил, что один из незваных гостей молод, примерно его лет, с длинными рыжеватыми усами, свисавшими ниже подбородка; другой был постарше, с решительным и мрачным лицом и рваным шрамом на щеке. У обоих к поясам были подвешены мечи; старший держал в руках топор, а младший – боевую палицу с бронзовыми шипами.

– Пьете? – пробурчал воин со шрамом вместо приветствия. – Веселый пир, я вижу! А по какому случаю?

Эйрим вскочил, грозно насупив брови, – Каков бы ни был случай, Фингаст, ты не должен врываться ко мне, да еще вооруженным! Клянусь челюстью Имира, я этого не потерплю!

– Потерпишь, – сказал молодой – видимо, Торкол, как догадался киммериец. – Потерпишь, Эйрим, сын Сеймура. Не то наш господин…

– Знаю, знаю! – Хозяин Рагнаради махнул рукой. – Не то ваш господин сделает так, что я не доживу до зимы! И никто не доживет в моем жалком крысятнике! Господин повелевает ураганами, и сметут они в море и дома мои, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до последнего раба! – Постепенно голос Эйрима возвышался; теперь он почти кричал. – Все это мне известно, Торкол-отцеубийца, только я ведь против господина вашего не умышляю! Пью – свое, и ем – свое, и пирую со своими людьми!

– А этот тоже твой? – Фингаст ткнул секирой в сторону Конана.

– Мой! Брат мой Конан!

– Не похожи вы на братьев, – угрюмо заявил воин со шрамом. – У нас, ваниров, золото в волосах, а этот черен, как ненастная ночь.

Конан встал, обошел вокруг стола и с угрозой уставился на Фингаста.

– У одних ваниров и впрямь золото в волосах или благородная бронза, – сказал он, – а у других – сущее дерьмо! Хоть цветом и схоже с золотом, да не то! Дерьмо в волосах, дерьмо в голове, а на устах – речи смрадной гиены. Ты, верблюжья моча, почему сюда ворвался? – Тут киммериец перевел взгляд на Торкола: – А ты, усатый шакал, зачем грозишь брату моему Эйриму? Или он в своем доме уже не хозяин? Прах и пепел! Два недоумка дерзят вождю, храброму сыну Сеймура Одноглазого! Клянусь Кромом, таких у нас в Киммерии вяжут да бросают живьем в выгребные ямы!

Не всякий мог потягаться с Конаном в сквернословии. Лица воинов Гор-Небсехта сначала побледнели, затем побагровели; наконец Фингаст прорычал:

– У вас в Киммерии никого не бросают в выгребные ямы, хорек! У вас и ям-то таких нету! Всем известно, что киммерийцы гадят под себя, да еще по заднице размазывают!

Ухмыльнувшись, Конан повернулся к Фингасту, задрал куртку и выставил зад:

– Раз так – понюхай, Меченая Шкура! И убирайся, пока я не разукрасил тебе другую щеку!

За столом злорадно заржали. Седоусый Храста, тот вовсе свалился со скамьи и, держась за живот, ползал среди пустых бочонков и обгрызенных псом костей. Найрил и Колгирд то в восторге молотили кулаками по коленям, то хлопали друг дружку ниже поясницы, повторяя: «Понюхай, Меченая Шкура!» Даже Эйрим, имевший вид раздраженный и грозный, не выдержал, захохотал.